Мы еще вернемся в Крым
Шрифт:
Артиллерийская канонада, стрельба, трескотня автоматов и пулеметов, гулкие разрывы бомб долго звучали в ее ушах. Перед Новым годом гитлеровцы предприняли очередную попытку прорваться в Севастополь на этом участке обороны. Но севастопольцы устояли. И здесь, в Балаклаве, немцы не продвинулись ни на метр, как и штормовому морю не удалось одолеть прибрежные скалы. Бесконечные ряды серо-зеленых волн, своим цветом схожие с немецкими шинелями, с дикой яростью, одна за другой, бросались на потемневшие бурые каменные откосы, на рыжие гранитные скалы. Но преодолеть их не хватало сил. И они с грохотом разбивались, фонтаном взлетали вверх и с брызгами и белой пеной падали вниз, уступая место очередной грозно атакующей волне.
Вместе с грохотом волн от моря несло
– Наши высадились в Крыму!
Мимо пробежал посыльный из штаба, непонятно почему веселый и радостный. Размахивая руками, он громко повторял:
– Наши высадились в Крыму!
«А где мы? На Кавказе, что ли?» – Сталина грустно усмехнулась, окутанная своими невеселыми думами. Но одно слово «высадились» как-то внезапно заставило ее насторожиться. Вокруг произошла какая-то перемена. Моряки, которые обтирались снегом и занимались гимнастикой, вдруг стали подпрыгивать и веселиться. Из каземата выскочил Костя Чернышов, в полосатой морской тельняшке, крупный, как медведь, с трофейным немецким автоматом в руках стал палить очередями в небо, в сторону вершины горы, где укрепились немцы. За ним стали салютовать и другие бойцы.
– Наши высадились в Крыму!
– Десант в Феодосии!
Сталина встрепенулась как птица. Десант в Феодосии? Неужели правда? Вот это да! Серый пасмурный день сразу превратился в сияющий, праздничный. Новогодний день засверкал новыми красками. Недавняя обреченность растаяла, как туман, и надежда, как солнце за облаками, вселяла уверенность, порождала в сердце светлую веру в то, что самое главное, самое важное в ее жизни еще впереди. И жизнь обретала торжественную радость. Снег вокруг заискрился блестками. Слезы грусти превратились в слезы радости. Она их не стыдилась, не стирала со щек кулаком. Губы расплылись в улыбке, она повторяла и повторяла как заклинание:
– Десант в Феодосии! Десант в Феодосии!
В эти минуты ей открывалась великая военная тайна. Сталина выучила наизусть единственное письмо от Алексея, которое привез из Новороссийска сам Дмитрий Васильевич Красиков. Как сказала тогда ей баба Хана, вручая письмо, что «главный спортивный начальник» строго наказывал «передать письмо лично в руки, о нем никому не говорить и никому не показывать». Тогда такая секретность удивила Сталину. А теперь, только теперь она поняла. Все поняла! Алеша намеками раскрывал военную тайну, а она и не догадывалась. Он писал, что «с друзьями придет пешим ходом в родной город, что они победно встретятся!» Слова «пешим ходом» были подчеркнуты. Она часто над этим задумывалась, но понять скрытый смысл не могла. А Алеша прямым текстом говорил о предстоящем десанте в его родную Феодосию! Что готовится помощь осажденному Севастополю не с моря, а с суши, и он придет «пешим ходом», придет в Севастополь, и они с ней «победно встретятся»!
Сталина зажмурилась, и в памяти стали воскресать приятные моменты сна, когда Алеша тянулся к ней, обнимал и все пытался поцеловать… Сон-то в руку! Сон вещий! Алеша там, в Феодосии! Она улыбалась сквозь слезы. Алеша там, среди десантников! Он жив! Жив! Родной мой! Милый! И мы встретимся… Обязательно встретимся!
Эриха фон Манштейна подняли на рассвете.
Командующий 11-й немецкой армией долго не мог заснуть. Одолевали мрачные мысли. Рождество заканчивается, а он так и не выполнил своего обещания фюреру – взять Севастополь. Взять и на этот раз не удалось. Два месяца топчутся у стен морской крепости. Очередной штурм, который так тщательно подготавливали, захлебнулся. А это ничего хорошего ему, как командующему армией, не предвещало. В группе Север за невзятие Ленинграда уже отстранены и сняты со своих высоких постов многие боевые и заслуженные генералы.
– Герр, генерал! Герр, генерал!
Манштейн
– Что?
– Русский десант в Феодосии!
Одеяло вместе с остатками сна отлетели прочь. Генерал мысленно чертыхнулся. За окном наступал серый холодный новогодний рассвет. Генерал мысленно увидел перед собой карту Восточного Крыма. Потеря Феодосии грозит потерей всего Керченского полуострова. Боксерский удар, сильный и точный, прямо в солнечное сплетение!
В штабе армии уже находились его подчиненные.
Вокруг стола, на котором была разостлана карта Восточного Крыма. Стояли высшие чины армии, стояли молча, уперев свои взгляды в черный кружок на берегу залива с названием Феодосия. Невозмутимый и обычно спокойный и выдержанный полковник Веллер, начальник штаба, сосредоточенно рассматривал карту и хмурился. Полковник Буссе, невысокого роста, плотный, с крупной головой, барабанил пальцами по краю стола и мысленно прикидывал, какие воинские части ближе всех находятся к Феодосии. А начальник тыла полковник Гаук, высокий, узкоплечий, поправив очки, застыл с раскрытым блокнотом в руке, готовый записать приказ командующего. Полковник Хорст, начальник разведки, высокий и надменно-самоуверенный, стоял с опущенной головой и нервно покусывая губу. Барон Рихтгофен, командующий 8-м авиакорпусом, тихо переговаривался со своим начальником штаба полковником Кристом. Один Родель, тучный баварец, представитель клана эсэсовцев, хитро усмехался. Каждый понимал, что произошло невероятное. Высадка крупного десанта в Феодосии, в дополнение к десанту в Керчи, перечеркнула все усилия армии взять Севастополь штурмом.
– Как такое могло произойти? – генерал пальцем указал на карте на Феодосию и сделал нажим на слове «такое». – Как могли такое прозевать?
Этот вопрос Манштейн адресовал в первую очередь полковнику Хорсту, начальнику разведки. Высокий и самоуверенный Хорст, гордившийся своими подчиненными, Хорст, который, как он постоянно утверждал, что «покрыл весь Крым агентурной сетью», который знал по фамилиям командиров любого участка обороны Севастополя, стоял столбом и молча выслушивал командующего, поджав сухие узкие губы.
– Не одна паршивая лодчонка, а целая эскадра! Эскадра! Два крейсера, три эсминца, два тральщика, двенадцать торпедных катеров, а с ними два десятка крупных транспортных судов, да еще рыбачьи сейнеры, самоходные шаланды и баржи, баржи на буксире, – читал Манштейн по донесению, – и всю эту эскадру, этот караван судов не увидеть, не заметить в открытом море?! Не заметить, что движется эта эскадра не куда-нибудь на глухое и дикое побережье, а прямо в крупный и стратегически важный порт? Куда смотрела наземная и воздушная разведка?
Полковник Хорст хмуро молчал. Час назад начальник разведки сам задавал эти же вопросы своим подчиненным, задавал более резко и с добавлением отборных ругательств. Те ничего вразумительного не могли ответить, как и он сейчас ничего не мог сказать в свое оправдание.
Эти же вопросы командующий адресовал и Роделю, который имел свою агентурную сеть и разведку. Эсэсовец лишь грустно и виновато пожал плечами.
– Понятно и без слов, – произнес командующий.
Манштейн хмуро смотрел на оперативную карту и видел то, что офицеры штаба лишь смутно чувствовали. Мысли, как молнии, одна опаснее другой, проносились в его голове. Надо немедленно принимать меры! Он увидел неотвратимую опасность, которая каменной громадой нависла над его армией, все основные силы которой брошены на штурм Севастополя, а за спиной почти никого. Дороги от Феодосии – шоссейная и железнодорожная, – ведут на север, к Перекопу. Не дай бог, если русские устремятся на север, к Джанкою. Всего каких-то пару сотен километров. Армия окажется отрезанной….