Мы еще встретимся
Шрифт:
Расселились в маленьких чистых домиках с садами и огородами, говорили: «Живем, как на даче».
И опять был переполнен театр, и опять к прячущемуся от наседающих зрителей администратору приходили командиры и просили сделать для них исключение, так как они завтра отправляются на фронт.
Ждали лета. Ждали новых счастливых побед.
5
Ребриков не был ни убит, ни даже тяжело ранен. Позже он вспоминал, как очнулся в какой-то жарко натопленной землянке. Он был прикрыт полушубком. Над ним склонился
— Ничего, товарищ лейтенант, — успокоительно поднимал он руку. — Всё ничего.
— Где мы?
— Тупичи, вот де. Це было наше, потом немцив, теперь опять наше.
— Значит, взяли?
— Взяли. Вы трошки спокойненько…
— А что у меня?
— Ничого. Ногу малость повредило. Ничего… Кость не захватило. — И, как бы виновато, добавил: — А я, старый, все целый, скажи, какое дело…
— Надолго я, Сергеенко?
— Месяца на два, балакают. Сейчас вас отвозить будут. Оце я вам трофей припас, у немца в окопах на* шли. — И он показал две кругленькие коробочки. — Щиколатки.
Ребриков улыбнулся.
— Не богато, конечно, — продолжал Сергеенко, — а все же зараз трофей!
И еще помнилось, как прощался с ним связной, когда выносили носилки. Вытер слезу и сказал всего два слова:
— Эх, лейтенант, лейтенант…
После медсанбата Ребриков попал в госпиталь, прибывший из тыла и развернувшийся в городке прифронтовой полосы.
Это был один из тех небольших городов южной России, судьба которых оказалась счастливее западных собратьев, ибо их миновал ужас немецкого нашествия.
В госпитале Ребриков проскучал два месяца.
В эти весенние дни Ребриков многое передумал и прочитал все, что можно было отыскать в госпитальной библиотечке. Впервые в эти дни он целиком прочел «Войну и мир» и поразился: как близка эта книга тому, что происходило теперь. Было странно, что далекие герои ее получались похожими на знакомых по училищу и полку.
Газеты в госпиталь приходили с опозданием. Ребриков узнавал новости почти недельной давности. Писали о деморализации в гитлеровских армиях, о значении предстоящих боев. Больше всего он боялся, что вернется в часть, когда уже будет поздно.
Иногда Ребриков думал о том, почему тогда у Тупичей немцы разгадали план атаки, который он считал таким хитрым?.. Как они могли догадаться? Предательство?! Чепуха! Его план не знал никто до утра.
И вдруг однажды, когда он, задумавшись, сидел на скамейке в госпитальном саду, ему отчетливо припомнились слова капитана Сытника: «Учтите — орешек твердый. Тупичи уже два раза пытались брать».
Так вот в чем было дело! Он, значит, повторял уже чей-то неудавшийся план, а думал, что действует очень хитро и неожиданно. Они рванулись именно туда, откуда их ждали немцы. И успеха они добились лишь тогда, когда сумели по-настоящему провести врага, делая вид, что по-прежнему бьются здесь, а на самом деле перенеся удар в слабое место немецкой обороны. Да и там бы им одним ничего не сделать, не ударь рядом соседние роты…
«Ах ты черт!» В волнении Ребриков даже поднялся со скамейки. Так ведь это же план не его, а Сытника или командира полка. Это они послали его роту туда лишь затем, чтобы отвлечь внимание немцев. Там только демонстрировали наступление. Да, но почему комбат об этом не сказал ему? Не верил? Нет. Конечно же он щадил самолюбие молодого командира, который должен был устраивать спектакль вместо того, чтобы наступать самому… А может быть, командир полка думал, что, узнав свою задачу, они не станут биться так рьяно? Хитрая же это штука — война!
Ребриков больше не мог сидеть на месте и, уже совсем не хромая, зашагал по саду. По пути он расшвыривал палкой прошлогодние листья. Он опять направился к начальнику отделения. Тот сидел в своей маленькой отгороженной белой крашеной фанерой комнатке и что-то писал. Ребриков вошел без разрешения. Остановился против стола и так же, как уже не впервые, умоляющим тоном произнес:
— Товарищ военврач, скоро вы меня выпишете? Я же совершенно здоров и только зря уничтожаю паек.
Начальник отделения снял очки, поглядел на не очень-то франтоватого в госпитальном халате Володьку и, улыбнувшись, сказал:
— А-а, лейтенант Ребриков? — Он снова нацепил очки и опять посмотрел что-то в бумагах. — Завтра назначены на выписку. Довольны?
— Да, да, да! — почти прокричал Ребриков. Он, кажется, был готов обнять и расцеловать этого толстенького медицинского майора. — Спасибо!
Он бросился к себе в палату. Сообщил новость соседям по койке. Но на месте сидеть не мог. Взял книгу и немедленно отправился сдавать ее в библиотеку. Он снова шел по саду. Шел быстро, без палки, даже не заметив, что забыл ее в палате.
Задумавшись, Ребриков не обратил внимания на группу девушек в белых халатах, куда-то спешивших навстречу и весело переговаривающихся. Когда он поравнялся с ними и поднял глаза, он увидел, что на него бросила быстрый взгляд и, кажется, вспыхнула одна из сестер. Нет, ему не показалось… Это была Нина. Ребриков остановился. Если Долинина — она сейчас же обернется. Он ждал. Девушки удалялись белой стайкой, и ни одна из них не посмотрела назад. Нет. Конечно же ему показалось. Ему теперь повсюду видятся знакомые. Не может же быть она одновременно и в Канске и здесь. А если все-таки она?! Возможно, она не поверила, что это он. Поди узнай-ка его в этой фланелевой хламиде!
Ребриков терялся в догадках. В палате он спросил у одной из сиделок, где прежде находился госпиталь.
— В Канске целую зиму стояли. Страху за Москву натерпелись, — вздохнула та.
Больше сомнений не было.
Ночью Ребриков спал плохо. Решения являлись одно за другим. Надо пойти отыскать ее, сказать, что он рад ее видеть здесь и забыл о старых обидах.
Да, именно так. После завтрака он пойдет в канцелярию госпиталя и узнает, в каком отделении служит Долинина. Но сразу же после завтрака Ребрикова вызвали получать обмундирование. Потом он пошел в баню. На это ушло все предобеденное время. Правда, у всех, кто мог знать, он спрашивал, где находится сестра Долинина. Но в ответ те только пожимали плечами и говорили, что такой фамилии среди персонала госпиталя не слышали.