Мы еще встретимся
Шрифт:
— Вот здесь я живу, — девочка неожиданно остановилась.
Петр Васильевич увидел перед собой несколько ступенек и широкие двери. Уже поднявшись на площадку, он заметил скромную стеклянную табличку.
Это был детский дом того района, в котором жил Рябиков.
Отступать было поздно. Натужно простонала пружина, и тяжелая дверь захлопнулась за спиной Петра Васильевича и его маленькой пленницы. Открыли еще одни двери и оказались в небольшом, по-зимнему прохладном вестибюле. Вверх вела чисто вымытая лестница. Под ней стояла зеленая скамья-диван, а рядом на венском стуле сидела дородная женщина в сатиновом халате. Неторопливо шевеля губами, она читала журнал «Искорку».
— Вам кого? — не сразу спросила она, обернувшись и подняв на Рябикова до неестественности увеличенные под очками зрачки. Но, разглядев озорницу, не стала дожидаться ответа. — Ага, привели… Опять ты, Антонова. Сызнова, значит, по деревьям лазала?
Девчонка решительно помотала головой.
Сторожиха или нянечка — Рябиков не знал, кто эта строгая старуха, — подняла со стула свое грузное тело и, не выпуская из рук журнальчика, двинулась к лестнице.
— Сейчас я Нину Анисимовну позову… Пусть-ка ее проберет… Что это за наше наказание такое…..
Медленно отрывая от ступенек тяжелые ноги в тапочках со смятыми задниками, она поднялась во второй этаж и удалилась в глубь помещения, а на площадке лестницы начал собираться обитающий здесь народ. Сперва прибежал коротко остриженный, с рыженькой челкой, мальчик лет десяти и, перегнувшись через перила, принялся разглядывать Петра Васильевича. Затем появилось еще несколько круглоголовых мальчишек и девочек с косичками. Наверное, они с озорницей, оба мокрые, были достаточно забавным зрелищем, потому что дети смотрели на них так, будто ждали: сейчас тут, внизу, произойдет что-то очень интересное. Кое-кто посмелее уже стал потихоньку спускаться по лестнице.
А дерзкая девчонка стояла теперь, опустив голову, и выглядела такой кроткой и тихой, что Рябикову подумалось: уж не ошибся ли он? Могла ли такая вызвать его возмущение?
— Вы папа Антоновой? Вы пришли за ней? — спросила вдруг сверху девочка с тоненькой шеей.
Озорница протестующе замотала головой.
— А чей вы папа? — продолжал уже другой детский голос.
Петр Васильевич растерялся:
— Ничей…
На площадке произошло движение. Рябикову показалось, что его ответ вызвал разочарование.
— Вы просто дяденька?
Он невольно кивнул.
И в самом деле, кто он для них такой?
Петр Васильевич уже ругал себя за то, что ввязался в эту глупую историю. У него вдруг пропала всякая охота требовать строгого наказания девчонки.
Кто знает, чем кончился бы внезапный допрос, если бы за спиной детей не появилась воспитательница детского дома, сопровождаемая нянечкой.
— А вы что сюда высыпали?! Марш по своим делам! — строго обратилась она к выбежавшим на лестницу. — Ничего нет интересного… Ну!.. Быстрее, быстрее!
Еще несколько секунд, и скорые детские ноги затопали в верхнем коридоре.
— Я вас слушаю. Что случилось? — еще с лестницы обратилась к Рябикову воспитательница Это была женщина средних лет, белый халатик сидел на ней как аккуратное домашнее платье. С округлым мягким лицом, казалось, никак не вязался строгий взгляд, который она бросила на присмиревшую озорницу.
Петр Васильевич мял свою начавшую высыхать кепку.
— Да вот, девочка ваша, — неуверенно начал он, — я привел ее… Видите ли, нас случайно облили машины на площади. Так я думал, чтобы не простудилась…
Он не увидел, а скорей почувствовал, какой быстрый благодарный взгляд был брошен на него снизу.
Но воспитательница, наверно, не очень-то поверила его вялым словам.
— Ты опять напроказничала, Тоня?
Девочка молчала.
— Что же, за тобой в школу Анну Поликарповну посылать? Ты ведь знаешь, у нас для этого нянечек нет. Иди и сейчас же переоденься. Потом я поговорю с тобой.
— Хорошо, Нина Анисимовна.
Тоня кивнула и пошла наверх по лестнице, тихая и пряменькая, как стебелек в безветрие, — воплощение воспитанности и послушания.
— Вы извините, что мы доставляем вам беспокойство, — нарочито громко продолжала Нина Анисимовна, пока девочка не скрылась из виду.
— Да нет, ничего… Я тут неподалеку в театре работаю, так что по пути…
Следовало прощаться и уходить. Но что-то не позволяло Петру Васильевичу вот так просто покинуть незнакомый детский дом. Словно он чувствовал себя в чем-то неправым, чего-то недосказавшим. Да и воспитательница, казалось, не стремилась так быстро с ним расстаться.
— Девочка, конечно, провинилась? — спросила она, когда стало ясно, что Тоня уже не могла их слышать.
— Ничего особенного, — замялся Рябиков. — Компания их там целая была… Ну, бегали, бегали возле машин по дороге — вот и результат…
— Наша Тоня, разумеется, была заводилой?
Рябиков неуверенно пожал плечами.
— Большая баловница, — продолжала воспитательница, глянув в ту сторону, куда удалилась девочка, — непосредственная и вдумчивая, но… Порой в нее как бесенок какой-то вселяется.
— У нее есть кто-нибудь?
— Вы о родителях? Нет. Мать умерла в больнице.
— Ну и она, эта Тоня… — Рябиков отчего-то заговорил тише. — Она про то знает?
— Что вы! Конечно же нет. У нас каждый ребенок ждет, что за ним когда-нибудь придут. Без этого трудно жить.
— Так, а если не дожидаются?
— Вырастают и начинают понимать. А дальше — это уже взрослые люди. Дальше — у каждого своя судьба.
Воспитательница чуть заметно улыбнулась. Как бы винясь в том, что задержала занятого человека посторонним для него разговором.
— М-да. — Петр Васильевич надел уже совсем просохшую кепку. — Ну, извините. Спешу. У нас сегодня генеральная. Если когда-нибудь захотите в театр, пожалуйста.