Мы — это мы
Шрифт:
Да если бы Пол так с ним обращался, Хэл бы тогда... он...
Но тут же возникала другая мысль, уже не пылающая праведным гневом — горькая, тяжелая мысль.
Ведь Пол и Изабелла тоже не сказать чтобы образцовые родители. Всю жизнь Хэла угнетало то, что они потакают злобствованиям Майло в ущерб остальным детям. Всю жизнь он чувствовал себя где-то далеко-далеко, на заднем плане их внимания.
Майло — первенец, Клод и Себастьян — опора и поддержка семьи. Дочери — они дочери и есть, вышли замуж, и только их и видели. А Хэл — что такое Хэл?
Последыш, недоразумение,
Но хоть обида на родителей и пустила в душе глубокие корни, Хэл не мог даже представить себя на месте Клода и Себастьяна. Уйти и оставить Пола и Изабеллу наедине с полусумасшедшим, умирающим сыном — нет, об этом и речи быть не может.
Братья всегда были добры к нему, а точнее, не обижали так, как Майло, а значит, в представлении Хэла, были добры. Но чем дальше, тем больше он ощущал, что случившееся лично для него обернулось не так уж плохо.
Да, о прежних забавах и походах в лес с мальчишками пришлось забыть. Целыми днями в огороде и в поле, а то надо ехать по дрова, косить, крышу починить, хлев вычистить. Работы всегда хватало, Хэл страшно уставал и в то же время находился в добром расположении духа. Ведь по вечерам, ужиная с родителями и Майло, он больше не чувствовал себя бродяжкой, которого сердобольные хозяева пустили поесть за семейным столом.
Все переменилось, теперь Хэл был единственным работающим сыном в семье, незаменимым помощником стареющего отца. Теперь Пол часто и с явным удовольствием с ним беседовал. Он и прежде был ласков, но сейчас в его тоне всегда чувствовалось уважение, с каким говорят с равными.
И это подкупило Хэла, проникло в самую сердцевину души, так давно жаждавшей родительского внимания и одобрения. Он был готов работать до изнеможения, лишь бы удостоиться благодарного взгляда и похвалы отца. Даже издевки Майло перестали ранить — частенько он вообще не обращал внимания на старшего, продолжая спокойно заниматься своими делами.
Это выбешивало Майло, он чувствовал возрастающее превосходство Хэла, но поделать ничего не мог. После падения он несколько месяцев приходил в себя, с огромным трудом ковыляя по дому и двору. Вынужденное заточение не улучшило его нрав, но что бы ни сказал и ни сделал Майло, Хэл всегда помнил — только благодаря ему у старшего есть еда и крыша над головой. Кто здесь приживальщик, так это сам Майло, не способный выполнять даже простейшую работу. В то время как Хэл трудится почти наравне со взрослыми, теперь, когда Клода и Себастьяна нет, он — будущее семьи Магуэно.
Осознание этого согревало душу и защищало ее от любых напастей. Вот только от внутренних демонов не могло защитить.
***
Лето промелькнуло на пестрых бабочкиных крыльях, Хэл почти его и не заметил. Хлеб уродился на загляденье, новый способ запашки и впрямь оказался на высоте. Соседи, тоже собравшие невиданный урожай, помогали с уборкой, наперебой нахваливая изобретательность Хэла.
Каждая незаслуженная похвала его задевала, но не то чтобы слишком. Не было времени задуматься о том, что же происходит там, в глубине души, где все еще пустовало место, принадлежавшее Эдварду.
Истинные размеры этого места Хэл старательно не желал признавать.
Эдвард сам одним ударом разорвал их дружбу, а у него, Хэла, тоже есть гордость, он Магуэно и не пойдет с повинной головой к сыну Свершителя, даже ради книжек.
Зерно собрано, овощи выкопаны, просушены и ссыпаны в подпол, капуста заквашена усилиями Изабеллы и деревенских женщин. Весь во власти хозяйственных забот, Хэл лишь мельком отмечал, как пожухла трава и оголился лес, вспыхнув ненадолго всеми оттенками солнца, ржавчины и крови. Он просто проживал один день за другим, как будто брал землянику из миски.
И вот наступило утро, когда его разбудил бледный, уже совсем зимний солнечный луч, упавший на лицо. Щурясь, Хэл посмотрел в окно, а там кружила тонкая кисея первого снега, и горячим золотом вспыхивали последние листья на деревьях.
Этого он не мог предвидеть. Работа закончилась.
Ну как закончилась. В деревне работу нельзя закончить, можно только прекратить, заделье всегда найдется.
Но самая плотная, самая тяжкая пора — посев и сбор урожая — миновала. Хэл больше не был занят весь день, с утра и до позднего вечера. И, словно по волшебству, как только руки освободились, пробудилась голова, возжелавшая новых историй, возобновления занятий по письму, а главное — живой, захватывающей беседы с человеком, который благодаря книгам словно побывал во всех уголках света и обо всем мог рассказать.
Долгое время Хэл усилием воли поддерживал в себе злость и обиду на Эдварда, но время шло, они глохли и затихали, уступая место иному чувству.
С началом обвальных снегопадов и метелей, разогнавших жителей Кальи по домам, тоска окончательно взяла Хэла за горло. Забравшись на чердак, он ночами напролет жег масло в плошке и при ее жалком свете читал и перечитывал последнюю выданную ему Эдвардом книгу со странным названием «Остров сокровищ».
Написанная на чужом, причудливом языке, лишь некоторые слова из которого казались смутно знакомыми, она поначалу с большим трудом давалась Хэлу. Но Эдвард настаивал, чтобы Хэл читал на этом языке, поскольку именно он являлся основным языком библиотеки.
«Большая часть книг до Исхода написана на староанглийском. Овладеешь им и весь мир у тебя в кармане», — как-то обмолвился Эдвард, и Хэл очень старался, даже не знал, ради чего больше — мира в кармане или одобрения друга.
А получить его одобрение было трудно, не только из-за требовательности Эдварда как учителя, но и потому, что он вообще не умел толком ни ругать, ни хвалить. Если Хэл заблуждался, он терпеливо указывал на ошибку и объяснял, что не так, а если все было правильно, не говорил вообще ничего. Лишь легкие движения кинжально-острых бровей подсказывали, впечатляют его или нет успехи Хэла.