Мы идем на Кваркуш
Шрифт:
Борковский торопил. Мы оделись в еще сырую, горячую одежду и пошли дальше. Может быть, лучше было бы заночевать на Цепёле, но беспокоило известие о высылке нам навстречу спасательного отряда. В самом деле, как не спешить: из Верх-Язьвы выступили первого июня, а сегодня уже двадцать седьмое. Запаздываем на десять дней, а впереди еще вся дорога. Конечно, дома знают, что держит нас непогода, но знают и то, что такое Кваркуш, тайга. Не хотелось нам встретить «спасителей», хотелось прийти раньше, чем они выйдут. И мы спешили.
На длинных спусках и перевалах Кайбыш-Чурка нас накрыл внезапный
Мы укрылись под густыми елями, но дождь не прекращался. Ветки скоро намокли, с них закапали крупные капли. На подмогу первой туче выползла из-за горы другая. Они соединились и наглухо закрыли небо.
— Пойдемте, — сказал Борковский, — теперь его не переждешь.
Лишь во втором часу ночи мы добрались до Усть-Осиновки. Меж деревьев тускло блестела свинцовой тяжестью Язьва. Она гудела и грохотала, упорно стремилась выйти из теснившего ее русла. В мутных потоках плыли ветки, коренья, древесные стволы — все, что могла собрать на своем пути разбушевавшаяся река.
Вспучилась, разлилась, зароптала недобрым говором и Осиновка. Теперь это уже не безобидная речка, это горная своенравная река, способная свалить, закружить, расшибить о камни лошадь.
Мы бродили по берегу Осиновки, искали переправу: на той стороне выпас, там оставлено продовольствие и еще — там готовые колья для палаток. Сейчас, когда от усталости трудно сделать лишний шаг, готовые колья тоже имеют цену.
И вот место для переправы выбрано. В русле здесь много камней, но разлив широкий, напор воды меньше. Александр Афанасьевич первый перебрался на противоположный пологий берег и перевел свою Машку. Очутившись на берегу одна, Машка призывно заржала. Мы посадили часть ребят на лошадей и благополучно прошли по следу. Затем вернулись и забрали остальных ребят.
Надо было ставить палатки, но не поднимались руки, и мы тесной кучкой сидели на мокрой траве. Рядом лежали измученные кони. Дождь перестал, воздух заметно остывал, от разогретых спин лошадей валил пар.
Тут и произошел тот случай, о котором я упоминал вначале. Володя Ванин встал и, тяжело передвигая ноги в разбухших броднях, пошел за кольями. Но их на месте не оказалось. Володя растерянно посмотрел по сторонам, спросил:
— Кто взял колья?
Все молчали. Володя снова спросил. Опять никто не ответил. А когда стали разбрасывать на траве палатки, заметили, что другой Володя, Сабянин, что-то прячет.
Он прятал колья. Он хотел сложить их настилом под свою палатку.
Тогда Володя подошел к нему и в третий раз спросил:
— Не видел, кто взял колья?
— Я взял, — вызывающе ответил другой Володя. — Они уже на месте, можешь новые рубить.
— Так ведь они же общие, для всех! — отчаянно воскликнул Володя, и в глазах его блеснули слезы. Хотел что-то еще сказать, но обида для него была настолько большой, что он не выдержал и заплакал.
Мы понимали, ребята устали, немного им нужно для ссоры. Надо было вмешаться взрослым. Но мы не успели: вспыхнувшую ссору рассудили сами ребята. Они, как по сигналу, бросили работу, тесно, плечо к плечу окружили Вовку Сабянина. Нахохлились, насторожились, будто молодые петушки перед дракой. Вовка тоже насторожился, но попытался изобразить на лице спокойную усмешку. Он уже юноша, рослый, широкоплечий, на голову выше каждого и уверен: «мелюзга» не посмеет ему перечить.
А посмела.
— Принеси колья! — решительно потребовал Толя Мурзин.
Вовка не шевельнулся.
— Принеси! — повторил Коля Антипов.
— Оглох, что ли? — смело пропищал Витька Шатров.
И вдруг все разом:
— Принесешь, нет?
И Вовка дрогнул, заколебался.
— Ну, чего вам от меня?
— Принеси колья, тебе говорят! — устрашающе прошипел Филоненко-Сачковский и выпятил худую грудь.
Вовка принес колья, со стуком бросил ребятам под ноги.
— Что еще прикажете?
— Извинись перед Бурбоном, — мрачновато сказал Саня Третий. И с расстановкой добавил: — По-ка не позд-но...
И тут Вовка сдался. Нарочитая улыбка исчезла, руки безвольно опустились по швам. Понял, здесь горлом не возьмешь.
— Ну... ну хватит вам... — сбивчиво заговорил он. — Чего пристали? Ну, извинюсь, если надо... И кольев нарублю. Давайте ставить палатки...
Встреча
Палатки наши стояли на подмостках: снизу слой жердей, на жердях — толстая подушка из елового лапника. Только так вода не просачивалась под брезент. Спали в мокрой одежде, укрывшись мокрыми одеялами. Но спали крепко.
Перед утром я все же окоченел, вылез из-под одеяла и долго не мог сообразить, почему так просела палатка. Притронулся рукой к стене — звенит. С силой Качнул ее — по скатам зашуршал снег.
Пробрался к выходу, отстегнул с деревянных застежек полог — и не поверил глазам: вокруг все сияло мягкой слепящей белизной. Ветви деревьев прогнулись под тяжестью снежной кухты, полегли придавленные снегом травы. Невероятно черной казалась река, глубоко погруженная в белые пушистые берега. Высокое розоватое небо холодно отражало лучи невидимого за лесом солнца.
Еще все спали. Возле палаток ни следышка. Живы ли? Я подбежал к слабо чадившему костровищу и начал дубасить палкой по подвешенному на тагане ведру. Так нас всегда поднимал Борковский.
Закачалась, загудела сонными голосами большая палатка, вылетел, как на пожар, Абросимович, посыпали ребята. Борковский, распинывая рыхлый снег, подбежал к костру.
— Что?!
— Ничего. Вставать пора.
— Какая там пора! Ребят заморозим! Подъе-ом! — громко прокричал он, хотя нужды в этом уже не было: все повыскакивали на поляну. И ожил бивак, закишел муравейником. Никто не ждал указаний, никто не спрашивал, за что браться, что делать. Затрещал валежник, загремели ведра, вспыхнули жарким спасительным пламенем костры. И только потом все заохали, удивленные таким неожиданным переломом погоды.