Мы - инкубаторские
Шрифт:
ЯЦИК
Яцик знал про себя все. Он был не худой — тощий. Его выпирающие ключицы и лопатки грозили прорвать бледную шелушащуюся кожу. В раннем детстве он переболел золотухой и корью и уже здесь, в интернате, два раза отлеживался с чесоткой в изоляторе. Несмотря на то, что сам Яцик был маленький, все части его тела были несоразмерно большими: большая голова, большие торчащие уши, большой нос. Глаза у него тоже были большие — красивые, голубые. Но никто, наверно, никогда не видел их цвета, потому что Яцик ходил, постоянно потупившись, и разгибался только тогда, когда поблизости никого не было. От Яцика пахло мочой. Казалось, он пропитался этим запахом насквозь.
Яцик писался. Поэтому над ним мог подшутить всякий, кому не лень, или просто пнуть под зад, если он не успевал освободить дорогу. Самой грязной работой всегда занимался он. И поэтому Яцик жил, стараясь пореже попадаться на глаза одноклассникам.
Яцик знал, что он хуже других. Знал, что если бы он был не Яциком, а кем-то другим, сильным и независимым, тогда бы обязательно нашелся другой Яцик. А сам он морщил бы нос, проходя мимо. Воспитатели относились к Яцику по-разному: одни лишь скрывали гримасу отвращения, другие пытались защитить его. Но из этой помощи чаще всего ничего не получалось. Достаточно было сердобольному воспитателю отвернуться, как в спину Яцику летело:
— У-у, сцыкун… — Или просто пинок.
Отец бегал вокруг их дома с факелом… Он кричал, что спалит все их змеиное гнездо… Если они не впустят его… Потом он делал что-то с мамой… Кричал… У мамы остекленели глаза…
— А-а-а! — закричал Яцик и проснулся. Мокрая простыня противно липла к спине, и он, сжавшись, лежал еще некоторое время не двигаясь, собираясь с силами перед противной и тяжелой работой. А между тем нужно было спешить. За окнами серело.
Хоть Яцик и сжился с постоянным ощущением приниженности, где-то глубоко внутри него теплилась надежда стать таким, как все. Поэтому между ним и классом завязалась негласная дуэль — кто кого перехитрит. Яцик писался и пытался скрыть следы, а одноклассники по утрам переворачивали его кровать вверх дном. И если находили мокрые простыни, то могли, к примеру, замотать в них Яцика, как куклу…
Осторожно, стараясь не скрипеть панцирной сеткой, Яцик встал с кровати и лег на пол. Большое мокрое пятно начиналось у его кровати и тянулось, извиваясь тонкой струйкой, через проход под соседнюю кровать, где и образовывало лужу.
Секунду Яцик раздумывал. За тряпкой идти было далеко, да и небезопасно. Кто-нибудь обязательно проснется. Тогда Яцик сдернул висевшее внизу на спинке кровати полотенце для ног и принялся, ползая по полу, вымакивать лужу. Вскоре полотенце отсырело и больше не впитывало влагу. Яцик в отчаянии взял собственные носки. Когда лужа, наконец, была насухо вытерта, он скомкал носки и полотенце и, стараясь не сдавливать их, сложил в проходе. То ли от холода — майка и трусы были мокрые, — то ли от страха, что кто-нибудь застанет его за этим занятием, Яцик покрылся гусиной кожей. Мелкая изматывающая дрожь трясла его от кончиков пальцев на ногах до макушки.
Теперь оставалось самое трудное. Стараясь не шуметь, медленно-медленно Яцик скатал матрац вместе с простынями в один большой рулон и опустил его в проход между кроватями. Внутрь сунул мокрое полотенце и носки. Сняв покрывало со спинки, он аккуратно прикрыл голую сетку и в изголовье поставил, как положено, подушку.
Только сейчас Яцик позволил себе немного передохнуть. Усевшись на свернутый матрац, он в который раз осмотрелся. Всё тихо. Все спят. Кажется, на этот раз ему повезет.
Глубоко вздохнув, Яцик приподнял сверток и на цыпочках побрел вдоль кроватей к выходу. Сейчас могло решиться все. Достаточно было кому-нибудь приоткрыть глаза… Но нет… Притворив за собой дверь спальни, Яцик быстро пересек игровую комнату. Сюда выходили двери сразу четырех спален. За окнами уже совсем рассвело. С минуты на минуту подъем. Быстрее по лестнице вниз. Тяжелый сверток оттягивает руки. Мокрая майка кажется совсем ледяной. Всё — площадка первого этажа. Сжавшись, Яцик делает шаг по коридору, еще шаг… Назад дороги больше нет. Впереди фойе и сбоку дверь в сушилку. За столиком в углу фойе, где обычно сидит дежурный воспитатель, никого нет. «Повезло!» — обрадовался Яцик и шмыгнул в сушилку. Разложить матрац на толстых горячих трубах было делом одной минуты. Здесь же он развесил простыню и носки. И вдруг за спиной Яцик услышал чье-то дыхание. Он испуганно оглянулся…
В дверях стоял Дим Димыч, или, как его звали за глаза, Контуженый. Он был пожилой, и, видимо, его действительно когда-то на войне контузило, во всяком случае, так трепались пацаны. Поэтому теперь всякий раз, когда Дим Димыч нервничал, его седая голова конвульсивно дергалась вверх-вниз, словно он хотел кому-то сказать: «Да-да-да-да». Ребята часто специально дразнили его, чтобы понаблюдать, как Дим Димыч будет клевать носом. Хотя, если честно, его любили за то, что он знал и умел рассказывать множество историй.
Дим Димыч некоторое время молча разглядывал Яцика, затем, круто повернувшись, бросил на ходу:
— Пошли!
Яцик съежился и пошел, лихорадочно выискивая оправдания, почему он до подъема оказался в сушилке…
Дим Димыч завел Яцика в воспитательскую, маленькую опрятную комнатку с кроватью, креслом, большой лампой под красивым зеленым абажуром. Здесь дежурный воспитатель коротал ночь.
Яцик остановился у двери, не решаясь шагнуть на запретную для него территорию.
— Чего стоишь? Садись, — Дим Димыч кивнул на кресло. Яцик на цыпочках прошел в глубь комнаты и осторожно, стараясь не касаться мокрой майкой спинки кресла, присел на краешек.
— И вся королевская рать… — проговорил задумчиво Дим Димыч, сверху вниз пристально разглядывая съежившегося Яцика.
«Двинулся», — вяло испугался Яцик, вспоминая все, что слышал от пацанов о Дим Димыче. Тем более что у Дим Димыча вдруг затряслась голова и он рывком сдернул с застланной кровати покрывало, так, что подушка улетела на пол. Яцик привстал, еще не решив для себя — бежать ему или оставаться. Тем временем Дим Димыч так же, рывком, содрал с кровати одеяло и накрыл им Яцика. А потом, толкнув в грудь, вжал в кресло:
— Сиди!
Затем он полез куда-то в угол и достал большой термос. Отвинтил крышку, роняя что-то металлическое — ложки? — извлек из шкафчика чашку и плеснул туда пахучего горячего чая. И, чуть не расплескав, сунул Яцику:
— Пей!
Гулко прохрипел-просипел горн. Подъем. В коридорах раздались первые шаги. Яцик сидел, судорожно вцепившись в горячую чашку, и думал о том, что чудесное, теплое, ворсистое одеяло пропитается теперь его противным вонючим запахом.
— Пей, — затряс головой Дим Димыч и вдруг улыбнулся. Яцик в ответ тоже слабо улыбнулся и попробовал пить, но его зубы стучали по краешку чашки, и он никак не мог перестать думать, что теперь всё: и одеяло, и эта чашка, и кресло — всё будет пахнуть мочой.
Дим Димыч сел на развороченную постель прямо напротив Яцика и тоже принялся пить чай из крышки термоса.
За дверью воспитательской тяжело прогромыхали чьи-то шаги. Яцик невольно вздрогнул — шаги принадлежали директору интерната Щербе.
— Па-а-а-дъем!!! — раздался его крик.
Яцик представил, как сейчас Щерба врывается в палаты и сдергивает на пол тех, кто не успел проснуться. А их матрацы вместе с подушками и простынями летят в лестничный пролет.
— Я безвольный человек, — вдруг произнес Дим Димыч и улыбнулся. Яцик удивленно приподнял глаза.