Мы из СМЕРШа. «Смерть шпионам!»

Баранов Виктор Иванович

А через двадцать дней на окраине Гродно Красная Армия в бывших казармах Войска польского расположила два кавалерийских полка, и их конные разъезды по ночам патрулировали притихший город. На центральных улицах появились офицеры и солдаты в фуражках василькового цвета, с красным околышком. По ночам начались аресты. Первыми были арестованы состоятельные люди города: два директора банка – коммерческого и сельскохозяйственного, владелец двух текстильных фабрик с его управляющими и еще десяток владельцев разных магазинов. Затем были арестованы представители власти, полицейские чины и даже инспектор учебных заведений города. В число арестованных попал и отец Анджея. Его взяли на работе и под конвоем отвезли в городскую тюрьму, где уже были собраны все уважаемые люди Гродно. Напрасно Лисовецкий-младший добивался в комендатуре разъяснений о причинах ареста его отца.

Его выслушали и стали успокаивать, что в тюрьме находятся не арестованные, а задержанные для проверки лояльности, что их тут же должны выпустить. Этому многие поверили и стали терпеливо ждать. Потом в городе объявили о регистрации всех бывших военных, мобилизованных до и после 1 сентября 1939 года. Регистрация проводилась в здании коммерческого училища, в актовом зале. Во дворе он увидел спешившихся кавалеристов и привязанных вдоль забора лошадей. Ему показалось подозрительным такое количество вооруженных людей во дворе. Он тут же пошел в ватер-клозет, через окно выпрыгнул в сквер двора и переулками добрался до дома, собрал все необходимые вещи в свой старый бойскаутский рюкзак и, наспех объяснив тетке, что его могут разыскивать, ушел к другу своего отца – старому холостяку Иосифу Загурскому, бывшему еще в царские времена мировым судьей. Они проговорили всю ночь. Утром узнали, что все, кто приходил на регистрацию, задержаны, и их ночью препроводили в тюрьму.

Город, подавленный силой и угрозами ареста, страдал молча. Внутренняя радиосеть молчала, телефоны не работали, газеты были закрыты. Собирались к тем, у кого были радиоприемники, слушали Москву, Берлин, Лондон, но всем было не до судьбы жителей Западной Белоруссии, а незаконно схваченных теперь эшелон за эшелоном отправляли на Восток. Рынок обезлюдел, работы не было и обыватель с ужасом думал, как он переживет эту зиму. Жить у пана Загурского стало опасно. В дом отца дважды наведывался сотрудник вновь организованной милиции, тетка объяснила, что племянник уехал в Варшаву.

Однажды, прячась от дождя, он зашел в учебный корпус своего училища. Швейцара – доброго инвалида Матюшко, уже не было. Двери открыты, в здании мертвая тишина и пыль запустения... А ведь когда-то здесь жизнь била ключом: какие бывали вечера, балы-маскарады. Не только одними скучными лекциями жило будущее племя молодых эскулапов. Как Анджею хотелось вернуть это время, не видеть наглых кавалеристов, не слышать цокающих по улицам подков, не встречать их и не прятаться от этой своры «энкавэдэшников» в коверкотовых гимнастерках с нарукавными шевронами – меч в венке, не слышать их смеха на открытой веранде единственного, оставшегося открытым в городе ресторана «Колизей». Как он их ненавидел, уверенных, затянутых в портупеи, их откормленные рожи, раболепие жителей перед ними!

Между прочим, жить теперь в богатых особняках стало опасно: белым днем, при всем честном народе сотрудники НКВД с новой милицией насильно выдворяли их обитателей и занимали особняки со своими семействами. Некоторые дома просто опечатывали со всей обстановкой и имуществом как резерв для новой орды.

Анджей тихо прошел по пустынным коридорам училища и зашел за сцену актового зала: старые, потемневшие от пыли зеркала, две маленькие грим-уборные... Вспомнил выпускной вечер тридцать восьмого года, юбилейного – Республике исполнилось двадцать лет! Он участвовал в любительском спектакле, роль была маленькой, но его игру отметили все: тонко и правдиво он сыграл старого, хромого слугу – бывшего солдата. Заглянув в шкаф, он нашел там парики, накладные бороды, усы и, вспомнив о своем положении, беглеца от нынешних властей, положил в рюкзак реквизит любительского театра и ушел навсегда, закрыв за собой дверь.

Бывший судья был житейски мудрым человеком. Он с горечью поведал, что тевтонцы – вечные враги славянства: всю жизнь они поучали своих соседей, как нужно жить и работать. А теперь, когда у них такая «войскова» машина, они силой покорят всех славян, и окаянным Советам нечего надеяться на добрый мир с ними! «Сейчас колбасники возомнили о себе – растерзали нас, как злобный пес котенка, и теперь возьмутся за других! Гитлер как велосипедист – он должен крутить педали, если остановится – упадет!» Не миловал пан Загурский и Советы, называя их разбойниками с большой дороги; вспомнил их неудавшийся поход на Варшаву в двадцатом году: «Такого в истории Европы давно уже не было. Налетели, как гунны, убивали, грабили, унижали, как могли, простых обывателей. Особенно казаки – эти презирали всех, кто не на коне. Они храбрые, когда их много и перед ними слабый, но когда им

дали по зубам где-то под Львовом, они бежали, бросая обозы с награбленным, убитых и раненых». До сих пор поляки в тех местах недобрым словом вспоминают это нашествие и этого «пся крев» [23] Буденного и его конников-грабителей...

23

«Пся крев» – польское ругательство: «собачья кровь».

А в городе продолжались одиночные аресты, прямо на улицах, – охотились за бывшими офицерами, молодыми людьми призывного возраста. Однажды Анджей чуть не угодил в их цепкие лапы. Подойдя утром к трамвайной остановке, он увидел двух, явно нездешних по обличию, с колючим взглядом. И уже в трамвае почувствовал их приближение к себе. Народу было много, в основном женщины – работницы текстильной фабрики Шпиллера. У него мгновенно созрело решение – выскочить из вагона, и он стал пробираться сквозь галдящих между собой женщин, шепча извинения, а сзади, раскидывая их, лезли за ним те двое, и работницы, почуяв чужаков, сознательно стали мешать им продираться сквозь эту мягкую, податливую, но цепкую массу тел. Анджей успел выскочить на остановке и рванул через улицу в первый проулок.

И первый раз в жизни услышал тенькающий звук пуль над головой и два выстрела. Стреляли по ногам, пули ушли рикошетом от каменной дорожки в небо, Анджей уже садами вернулся домой. Теперь все его помыслы были направлены на свою безопасность и борьбу с нынешней властью. Его не испугали выстрелы – они ожесточили его, обострили внимание и способность заранее распознавать опасность, предупреждать и идти навстречу ей, если это выгодно и хочешь уцелеть в этой схватке. Азарт игрока разбудил дремавшие в нем гены векового польского бунтарства, его мозг заработал, как у шахматиста, выстраивая многочисленные комбинации и неожиданные ходы с обманом противника. Это пригодится ему потом, когда у него в подчинении будут надежные люди, а сейчас он один вступил в неравный поединок с красной гидрой.

И он стал готовиться: оборудовал убежище на случай прихода незваных гостей, убрал из дома все следы своего пребывания, приспособил выход на крышу через слуховое окно, тщательно проверил ночные гардины на окнах, приготовил рюкзак с необходимыми вещами и поставил его за ширму. Он опасался выйти в город: его могли искать по приметам. Однажды ему пришло в голову устроить маскарад, тут ему и пригодился театральный реквизит. И вот из дома пана Загурского вышел на костылях нищий цыган со смуглым лицом, черными волосами до плеч и в темных очках. Так Анджей приобрел вторую внешность.

За целый день скитаний по городу он многое увидел и услышал. Город глухо бурлил: женщины между собой открыто ругали новую власть за пропажу продуктов на рынке. Мужчины были сдержанны – побаивались крутых мер властей, но подростки открыто смеялись над «москалями» в военной форме, передразнивая их русскую речь. По улицам ходили патрули с вновь созданной рабочей милицией. Анджей без труда отыскал своих преследователей; они в паре «работали» по тому же маршруту. Наблюдая за ними, выследил их гнездо в бывшей гостинице «Будапешт». К концу дня они подтягивались туда не таясь. Через три дня он запомнил в лицо всех сотрудников филерской службы, всех как один одетых в плохо сшитые дешевые костюмы, в одинаковых черных ботинках, куривших русские папиросы марки «Беломорканал». Всего их было около пятнадцати. Они несли службу группами по два-три человека, контролируя уездный городок вдоль и поперек. Им не составляло труда слушать, что говорят обыватели, вести наблюдение и задерживать подозрительных, в особенности мужчин. Беглецов из Варшавы, Белостока было видно сразу – многие из них были хорошо одеты и этим отличались от местных. Возможно, это были бывшие офицеры, полицейские, чиновники. В Западной Польше за ними охотилось гестапо, а в Восточной части – НКВД. И здесь и там их ждал концлагерь.

В начале октября начался сезон уборки картофеля. Многие горожане поехали наниматься на работу в деревню. Анджей тоже поехал к родственникам пана Загурского, где убирал картофель, капусту, кукурузу, заработал несколько пудов картошки и кукурузы и ночью все это привез в дом Загурского. Он продолжал соблюдать все меры предосторожности, совершенствовал их, придумывая новые виды маскировки: одевался под старика, изображая увечного селянина, и даже женщину, одетую в траур, таких сейчас было много в Польше. Судья посмеивался, но с интересом наблюдал за его маскарадом.