Мы можем жить среди людей...
Шрифт:
Эмма поднялась с кресла, прошла в диспетчерскую. Сделала себе кофе. Еле заметный дымок, поднимающийся от кружки, приятный запах кофе – все это казалось странным и неправдоподобным в этой давно заброшенной диспетчерской.
Вовка увлеченно играл и не обращал на Эмму никакого внимания. Какая-то старая игра на планшете, где надо управлять космическим челноком, совершать полеты и бороться против пиратов. Точно так же часами играл Валёк. Зависал, не отрываясь и не обращая внимания на остальных. Зависимость от игры, о таком Эмма как-то читала в одной из библиотечных книг по психологии. Старая книга, напечатанная
Игра заменяет собой реальную жизнь. Вот у Валька реальная жизнь превратилась в постоянную игру. И Вовик сидит тут уже несколько часов. Он не спал, не вставал размяться. У него другая жизнь. Он живет в ней и двигается вместе со своими челноками.
Вот точно так же и Гильдия заменила реальную жизнь на подобие жизни. Три уровня станции – три уровня игры. Доходишь до конца – и тебя списывают. Правила меняются, только игрокам не сообщают об изменениях. Дети играют, даже не зная, что в конце их ждет «гейм овер» – «конец игры». И останутся только роботы.
Эмма положила руки на плечи Вовки. Тот не оглянулся. Даже не дернул плечом. Так просто его сейчас не вытянешь из игры. Надо сначала немного переключить его внимание.
– Выпей кофе, – велела Эмма и поставила перед мальчиком кружку. – Давай-ка, выпей кофе. А то замерзнешь тут совсем и засохнешь без жидкости. И заканчивай игру. Мы скоро уходим.
– Что? – не понял Вовка.
– Мы уходим. Скоро уходим отсюда. Потому заканчивай играть. Понял? Пять минут – и чтобы ты вышел и закрыл все файлы.
– Так сейчас же время спать, – удивился Вовка, – время, когда на Втором уровне выключают свет.
– Мы не на Втором уровне. Мы у чертей. Потому надо выбираться. Понял?
Вовка молча кивнул и вернулся к игре.
Да, надо уходить. Эмма вернулась в столовую-лабораторию. Принялась перекидывать файлы на свой планшет. Дневники, научные записи, язык животных. Все, что было на компьютере профессора. Колька тут же принялся все дублировать себе, на свой планшет.
– Значит, штурман не заболел, говоришь? – уточнил Колька, как только закончил работу. – А хочешь, я тебе что-то покажу? Вот тут нашел запись, на одном из экранов в этой столовой.
Колька отложил в сторону свой планшет, повернулся. Дотронулся рукой до экрана, вызывая меню. На таких экранах, как правило, крутили рекламные слоганы станции, нужную информацию, новости и объявления. У них были небольшие чипы с памятью, где хранились фильмы и музыка. Удобно во время завтрака, обеда и ужина тут же просматривать новости или фильмы. Экраны не были голографическими, в этом был значительный минус. Зато они были большими и четкими. Яркими и безотказными. Достаточно одной голосовой команды – и возникало меню. Управлять ими вообще можно было с помощью голоса.
Но Колька предпочитал задавать команды пальцами, быстро перемещая их по чуть светящейся поверхности.
– Смотри, – сказал он, и перед Эммой возникла запись.
Большая круглая комната. Диванчики, столики с голограммными узорами. Эмма узнала тот самый зал, через который они проходили на Третьем уровне и где остались Таис и Федор. Только сейчас в зале было полно людей. Вперед вышел невысокий кареглазый человек с умным, подвижным лицом, мягко улыбнулся и сообщил:
«Сегодня у нас знаменательный
«Значит, ты все-таки добился разрешения? – спросил высокий светловолосый парень. – Несмотря ни на что, ты добился разрешения?»
«Мы лезем не туда, – пробормотал еще один человек, поднялся и прошел к выходу. После обернулся и добавил: – Это принесет беду всему человечеству. Мы занимаемся не тем, чем надо. Взяли на себя роль творцов, только никогда не надо забывать, что люди обычно всегда были тварями, а не творцами».
«Ну что ж, – весело ответил кареглазый человек, – техник Логинов всегда сомневался, но прогрессом двигают не сомневающиеся, а те, кто чувствует веяние времени. Человечество выходит на новый виток развития, и не нам стоять на этом пути. А вам, господин Шереметьев, придется подчиняться распоряжениям Гильдии. У вас подписан контракт».
Высокий и светловолосый, которого кареглазый назвал Шереметьевым, не стал отвечать. Тоже повернулся и вышел.
На этом запись заканчивалась.
– Почему она тут оказалась, эта запись? – удивленно спросила Эмма.
– Да кто его знает? Может, профессору делать было нечего, и он грузил на экраны всякие файлы. А может, совесть замучила. За жадность к прогрессу…
– Жадность к прогрессу… Выдумал тоже, – хмыкнула Эмма. – А еще есть записи?
– Больше нет. Вот тот мужик, который умничал о прогрессе и радовался новым разработкам, и есть профессор Калужский. Между прочим, Илья был его сыном. Ну, фамилия у них, по крайней мере, одинаковая.
– Да, я заметила. Профессора не интересовали собственные дети. Они тут, видимо, никого не интересовали.
– Кроме семейных. Тут есть ролики, снятые о детях. Даже Федор маленький есть. Двухлетний, что ли. Федор – сын этого самого штурмана Шереметьева. Его родители снимали и хранили ролики. А профессор взломал и вытащил себе на компьютер. Тоже глядел перед смертью.
– Ладно, после и мы посмотрим. Значит, не все родители забывали своих детей. Какая разница?
– Ну, сама подумай. Те, кто живет семьей и помнит о детях – те и остаются людьми.
– Ну, да. Раньше было такое устойчивое выражение – «любить кого-то». Сейчас уже так не говорят, сейчас ведь сексуальные отношения возможны только через симулянты. А раньше было по-другому, раньше люди следовали своим природным инстинктам, как животные.
– Ну нет. Это сейчас люди стали животными. А раньше они были людьми, – напомнил Колька. – Слово «любить» раньше употребляли в значении привязанности, да?
– Ну да. Сейчас его заменили словами «привыкнуть», «пользоваться». То есть сейчас я пользуюсь, к примеру, планшетами и общаюсь с лоном, привыкла к нему. А раньше, когда жили с родителями, говорили: я люблю маму и папу. Как-то так.