Мы никогда не умрем
Шрифт:
— Да вот видишь, тут недалеко источники, может знаешь? А маньяка я не боюсь. Нахрен ему старая кошелка.
Мартин рассеянно кивнул. Он слышал о том, что в нескольких сотнях километрах от его деревни находились какие-то незамерзающие источники, считавшиеся целебными. Впрочем, ему дела не было — путь к ним через деревню не проходил, и никакой пользы они не приносили.
— Ну так вот, у нас в городе человечек хочет открыть туда туры. Заказал нашей фирме, значит, анализ тамошней грязи. Я говорю — зачем оплачивать поездку? Заплатите торгашу, рекламщику — они вам даже грязь с дороги целебной сделают, только денег не забывай давать. А он, видишь ли, принципиальный.
— А ваш муж остался дома?
— Да нет, у него на зиму другая работа, он вахтами ездит… впрочем, тебе не интересно будет, чем там можно в лесу зимой заниматься.
— У вас, наверное, нет детей?
Мартин растерял часть своей тактичности. Женщину эту он видел в первый и в последний раз в жизни, и она была чем-то ему неприятна. Но он никак не мог понять чем.
Женщина была высокой и худой. И ее лицо казалось Мартину красивым — у нее был тонкий, длинный нос, огромные серые глаза и красиво очерченные полные губы. Густые, темно-русые вьющиеся волосы были завязаны в небрежный узел на затылке, но несколько прядей выбивались из прически, подчеркивая мягкий овал лица. Но что-то его раздражало в этой женщине, царапало, и он никак не мог отделаться от чувства легкой гадливости.
— Есть, отчего же. Дочка, твоего возраста, дома ждет.
— Одна?
— С бабушкой, с матерью моей, значит, сидит.
— Моей сестре сейчас тринадцать, — улыбнулся Мартин.
Лера давно не писала ему. Но Вик не испытывал по этому поводу особого огорчения — она давно отдалилась. Несколько раз посылала свои фотографии, но он никак не мог увязать ту, что видел на снимках со своими воспоминаниями о сестре. Они писали друг другу дежурные отчеты о жизни, и Вик испытывал легкую горечь по потерянной детской близости. И все же воспоминания были светлыми, и в конце каждого письма Лера, может быть по привычке, а может и искренне, писала «Жду».
— А сестра тебя дома ждет?
— Нет, нас разлучили в детстве. Она живет в городе на Севере, далеко отсюда.
— В каком городе? — оживилась женщина.
Мартин ответил. Название города давно перестало ассоциироваться у него со словом «дом». К тому же Вик не собирался туда возвращаться ближайшие годы, и это слово оставалось для обоих пустым звуком.
— Так я же там живу! Бывают же совпадения! — улыбнулась женщина, придвигаясь поближе. — Ну-ка погоди.
Она встала и уверенным шагом пошла к палатке. Спустя пару минут она вернулась с двумя большими стаканами кофе и, заговорщически подмигнув, достала из бокового кармана рюкзака фляжку коньяка.
— Давай, за встречу, — сказала она, плеская коньяк ему в кофе.
Мартин, испытывавший, как и Вик, к спиртному инстинктивное отвращение, свойственное детям алкоголиков, из вежливости сделал небольшой глоток и отставил стакан в сторону.
— Расскажите про свою дочь, — попросил Мартин, ощутив, как в душе рождается сочувствие к девочке, о которой покинувшая ее мать говорит с таким равнодушием.
— Да что про нее рассказывать, — пожала плечами женщина. — Все по каким-то секциям шатается. Я ей говорю — ну ты выбери что-нибудь одно. А она смотрит на меня, как собака побитая и молчит. Вот сейчас на танцы ходит и на гитаре учится играть. До этого в театральное ходила и из бисера плела… Рисует вроде
— Может быть она ищет мать? — спросил Мартин, которому женщина стала окончательно противна.
— Может быть, — с готовностью согласилась она. — А ей лучше будет, если я рядом сяду и буду до ее старости пылинки с нее сдувать? Мы с мужем достаточно зарабатываем, чтобы она могла ходить на свои танцы и пачкать дорогие холсты дорогими красками — этого, я считаю, достаточно. Ребенок здоров, одет, накормлен и занимается саморазвитием. Вот твои родители кто, мальчик?
— Мой папа — деревенский алкоголик, — усмехнулся Мартин.
— Вот видишь. А моя дочка на вокзале не ночует. Разве я плохая мать? — спросила женщина, отхлебывая прямо из фляжки.
— Что вы, конечно нет, — с чувством ответил Мартин.
Потом, подумав, вырвал титульный лист из книги, которую отдала женщина. Достал из рюкзака черную ручку, написал на листе несколько слов, а затем стал медленно складывать его.
— Знаете, у меня была подруга. Однажды она сильно заболела. И я сделал для нее подвеску, на ней было много-много бумажных журавлей. Они ее успокаивали. Я прикрепил подвеску у ее кровати, и она начала выздоравливать. Я мало что мог для нее сделать. Я, по правде говоря, вообще мало что могу. Но если вы отдадите вот это дочери — я буду вам очень благодарен.
Он протянул женщине бумажного журавля. На его крыльях мелкими буквами было написано: «У тебя все будет хорошо».
— Это просто пожелания. Говорят случайные встречи не случайны.
— Я передам, — кивнула она. — А ты поедешь к сестре — заходи в гости. Вот, сейчас…
Она долго рылась в рюкзаке, а потом достала оттуда мятый лист бумаги, изрисованный спиралями и кругами. Кажется, женщина чертила их, пока разговаривала по телефону.
Почерк, которым она написала адрес, был неразборчивым, и с трудом прочитанное название улицы Мартину ничего не говорило. Он вежливо улыбнулся ей, и опустил глаза к книге.
Но слова никак не желали складываться в историю. Женщина молча курила, читая любовный роман, который отдал ей Мартин, и глаза ее оживленно блестели.
Мартин почему-то надеялся, что его бесполезный подарок дойдет до девочки, имя которой женщина ему не сообщила. И что пожелание на его крыльях когда-нибудь обязательно сбудется.
Действие 8
Вишневый дым
С патетикой и убийствами надо теперь покончить! Образумьтесь наконец! Г. Гессе
Каблуки стучали по сцене зло и четко, словно отбивая ритм марша.
— А что, дорогой Виконт, — тряхнула черными кудрями Рита, — может быть я получше буду?! А может не надо тебе никакой надежды, никакого света, может быть Офелия всегда нужна была только чтобы утонуть?! Посмотри на меня, разве я не красива, разве я не жива?!
Вик, сидя на краю сцены, старательно мерил ее ледяными презрительными взглядами. Риша стояла в углу сцены неподвижно, протягивая к нему руки. Сейчас на ней была просторная серая рубашка вместо призрачного платья, но с ее запястий свисали окровавленные бинты. На этой детали настаивала Мари.