Мы обнимем смерть
Шрифт:
– Гидеон! – крикнул я, прижавшись лицом к прутьям решетки. Голос унесся во тьму. – Гидеон!
Цепляясь за решетку, втягивая растрескавшимися губами воздух, я завел нашу песнь. Мы пели ее, оплакивая потери. Мы пели ее, когда больно. Пели под звездами и палящим летним солнцем. Пели в силе и слабости, но чаще всего – в одиночестве. Ее словам нас – горстку детей, освободившихся от работы в конце долгого дня, проведенного в дороге, – научил Гидеон. Мы сидели у его ног, сражались за право сесть как можно ближе,
«Но что все это значит?» – спросила девочка, чье имя и лицо скрыла пелена времени, оставив лишь благодарность за то, что она задала вопрос, и мне не пришлось выглядеть глупо.
«Это молитва, – улыбнулся глупышке Гидеон. – Возвышая свой голос к богам, ты никогда не будешь одна, потому что они увидят тебя. Услышат. Признают».
Он взъерошил девочке волосы и оставил нас, а мы таращились ему вслед. Пусть он был самым младшим Клинком Торинов, просто мальчишка по сравнению с другими воинами, но для нас, для меня он был богом.
Когда я допел, эхо песни медленно растаяло в тишине.
Гидеон не пришел.
Меня разбудила боль в животе. Может, прошли минуты, а может, часы. Я знал только голод, жажду и темноту. Поднявшись на трясущихся ногах, я не мог не думать о нашем пути на юг, о том, как нас били, морили голодом и покрывали позором чилтейцы – те самые чилтейцы, что позже погибли от левантийских клинков. Освободил ли Гидеон их души? Или сжег, как зверей, вместе с головами?
– Гидеон! – Голос хрипел, жажда лезвием резала горло. – Гидеон!
Ответа не последовало, и я зашагал по тесной камере, трогая каждый прут решетки. Всего семнадцать, все идеально гладкие, но те шесть, что служат дверью, слегка толще остальных. Ни света. Ни ветерка. Только тьма, и подобно голоду, вгрызавшемуся в мои внутренности, мысли стал разъедать страх. Меня забыли?
– Гидеон! Йитти!
Только эхо в ответ.
Я не слышал шагов, но, открыв в следующий раз глаза, обнаружил, что больше не один. Сквозь решетку лился яркий свет, и я вздрогнул и попятился, пока лопатки не коснулись стены.
– Прости. Я не подумал.
Раздался металлический скрежет, и свет из полуденного стал сумеречным.
– Выглядишь жутко.
Я рассмеялся. Или попытался, поскольку получился лишь хрип, а желудок скрутило узлом.
– Надо было предупредить, я бы помылся, – проскрипел я.
– Ну, хотя бы твое чувство юмора не пострадало. – Глаза привыкли к свету, и я разглядел вечно хмурую физиономию Сетта. – Не уверен насчет…
– Я хочу видеть Гидеона.
Ответом стало лишь потрескивание горячего металла лампы, усиленное тишиной. Я молчал, пока Сетт не откашлялся.
– Не получится.
– Он не может отказаться повидаться со мной. Я – Клинок левантийцев.
– Его здесь нет, Рах.
Я уставился на грубые черты Сетта, будто в них скрывался ответ.
– Что значит «нет»? Он отправился домой?
Резкий смех Сетта эхом разнесся по коридору.
– Нет, он не отправился домой. Он теперь император, а здесь небезопасно. Чилтейцы разрушили оборонительные сооружения города, а к чему восстанавливать их, если твоя империя к северу от реки, а не к югу? Теперь здесь вражеская территория.
– Вражеская?
– Не надо больше вопросов, Рах. Это ты отправляешься домой.
В замке заскрежетал ключ, и Сетт с усилием распахнул дверь.
Домой. Я не желал ничего другого с первого дня, но все же не сделал ни шагу к свободе.
Сетт скрестил руки на груди, не выпуская из них фонарь.
– Серьезно? После всего, что случилось, ты продолжаешь упрямиться?
– Мы не убиваем. Не крадем. Не завоевываем. – Я повысил голос. – И единственный способ сместить командира Клинков – это вызов или смерть. Я – капитан Вторых Клинков Торинов, пока кто-то из них не бросит мне вызов.
Сетт зарычал, сжав ручку фонаря.
– Просто поезжай домой, Рах. Поезжай домой.
Он повернулся и пошел обратно, оставив дверь камеры широко открытой. Я последовал за удаляющимся светом. Ноги тряслись.
– Где мои Клинки?
– С Гидеоном, – не останавливаясь и не сбавляя шаг ответил Сетт.
Я старался не отставать, поскальзываясь на влажном каменном полу.
– А Дишива?
– Тоже.
– А Лео?
Сетт остановился и повернулся так резко, что фонарь едва не впечатался мне в лицо.
– Чилтейский бог-мальчишка? Мертв. Ты видел, как он умер. С тех пор его состояние не улучшилось. – Сетт вздохнул. – Не делай глупостей, Рах. Я знаю, тебе тяжело, но это твой шанс убраться отсюда, отправиться домой. Если снова начнешь доставлять проблемы, у Гидеона не будет выбора, кроме…
– Кроме чего? – спросил я, когда он зашагал снова. Его раскачивающийся фонарь пьяной звездой указывал путь. – Кроме как убить меня? – Я поспешил вслед за Сеттом. – Таков новый левантийский обычай? Убивать тех, кто оспаривает твои решения, а не драться с ними в честном поединке?
Не ответив, Сетт начал подниматься по лестнице, разочарованно топая по камням. Я остановился у подножия, пытаясь отдышаться, и едва не выскочил из собственной шкуры, когда фонарь Сетта осветил ближайшую к лестнице камеру. У самой решетки стоял человек и не мигая смотрел на меня, будто стараясь запомнить мое лицо. Я поборол желание отступить назад, отвести взгляд, радуясь, что нас разделяет решетка. Грязное лицо человека обрамляли торчащие в разные стороны волосы, но сквозь пелену запущенности проглядывало что-то знакомое.