Мы погибнем вчера
Шрифт:
– Какая?
– Сама думай. И вот что я тебе скажу. Краснов всегда под немцев ложился. А Шкуре лишь бы шашкой помахать. Чем они закончили-то?
– Повесили…
– И хрен с имя… А генерал Деникин, Антон Иванович, что сказал?
– Ну… Вроде не поддержал.
– Флаг, говоришь… Флаг – это флаг. Он больше жизни, но меньше веры. Ежели под моим флагом и без спросу в мой дом они войдут – я винтовку все равно возьму.
– А если с крестом?
– Крест-то он тоже от веры зависит. Веришь, что крест – спасение, поможет всегда. Не веришь –
– Как сложно все…
– Просто все. Вот твое небо. Вот твоя земля. Вот ты между ними. И делай, что желаешь. И получишь по желанию. Кто с чем приходит – тот это и получает.
После долгого молчания Валера вдруг озадаченно сказал:
– Дед, ты же Сократ!
– А енто еще кто? – удивился Кирьян Васильевич. Или сделал вид, что удивился.
Валера махнул рукой.
– Вот-то то же… – поднял палец дед – Давайте-ка оружием займемся. Почистить надо бы.
А железного барахла они и впрямь притащили немало.
До самого утра шагали – кто с двумя винтовками, кто с двумя автоматами. Дед тот вообще тащил тонькин пулемет – как ни странно 'Дегтярев' – и два вещмешка. Один сзади – набитый гранатами, второй на груди – с пулеметными дисками, масленками, ремнаборами и прочими мужскими радостями. Включая три фляжки со шнапсом. Одну, правда под утро уже выпили. Когда на место пришли. Шнапс оказался, как ни странно, не очень крепким и сладким, отдающим черешней. Кирьян Василич, обозвал его киршвассером и уложил всех спать, а сам остался на карауле, как он выразился. И разбудил только днем, когда зайца приволок.
И принялись они чистить.
– Оружие оно что баба! – философствовал дед. – Не погладишь – обидится. Трехлинейка она хоть и не капризная, но ласку любит. Чистить не будешь – внутри заржавеет. Пульнет, конечно, но разброс выстрела увеличится. Баба такая же. Делать все будет, но все назло и мимо. Да еще и механизмом застучит. Потому чего делать надо? Берем ершик, керосином мочим и туда-сюда, туда-сюда. Рита, видишь будто личинка у затвора? У личинки чашечка такая. Ее обязательно протри. Там из капсюля порох прорывается и газами забивает. Дерево старайся не трогать. Хрупчеет оно от керосину. А так мосинка – баба верная. Рассказывали мне про то как приемку у них делали. Сто винтовок разбирались, значицца до винтика. Детали все в кучу смешают, а потом оружие снова собирают. При контрольном отстреле на сотню сажень разброс каждой винтовки не должен был превышать уставного уровня. Иначе всю партию в несколько тысяч штук бракуют. Во как!
– А вот и мы! – перебил его Андрюшка Ежов. За спиной его стоял хмурый, даже на вид голодный Костик Дорофеев.
– Ну и хорошо. Не спал, Константин?
– Ни как нет, – отрезал тот. – И ничего подозрительного не было. Тихо.
– И вороны не гайкали?
– Даже сороки не трескотали.
– Добро. Садись кушай. А боец Ежов будет пулемет чистить.
– Я же не умею! – растерялся Еж.
– Ак ты ж вроде не в 'медали за гонор', прости Господи, ну или в чего там играл-то… А на войне. А на войне чего главное?
– Чего?
– Чтобы тебя твое оружие спасло. А чтобы спасло – надо за ним ухаживать. Потому учись. И не балуй. Автомат положи!
– Да я просто глянуть хотел… – заоправдывался Ёж.
– Пулемет бери. Автоматы я сам погляжу. А ты, товарищ Дорофеев, как покушаешь – подь сюды. Задание тебе дам. Ответственное.
Костя молча кивнул, обгрызая заячьи косточки.
– Пойдешь в село. Но сиди, вначале, на околице. Сиди и смотри. Чего, кто и как. Ежели германцы есть – тикай обратно. Стрелять не вздумай. Ежели нету – посмотри – ушли ли бабы. Посмотришь – уходи обратно, опять же. Твое дело разведка. И больше ничего.
– Кирьян Василич, а у меня эта хрень лишней оказалась!
– Пружина это. Возвратно-боевая. А ты дурень. Причем безвозвратно дурень.
Костя доел свой обед, встал и сказал:
– Ну, я пошел, что ли?
– Иди. И к темноте возвращайся.
Он коротко кивнул и исчез в деревьях…
…Что такое двадцать километров для молодого, шестнадцатилетнего паренька, когда он налегке. Не считая, конечно, трехлинейки на плече да пары колотушек за поясом? И при условии, что в селе, где вчера ночью ты знатно пострелял, тебя ждет твоя любовь, Катька Логинова? Красивая…
Да ничего это расстояние не значит.
Поэтому он даже не запыхался, когда шел по селу. Кирьян старый, а потому трусоватый. Чего высиживать-то в кустах? Видно же сразу – немцев нет. Тишина… Бабы, наверно, дома сидят, глаза не кажут. Дымок вон из некоторых труб идет…
Может быть, дед-то и впрямь трусоват? Зачем бабам из села уходить? Ну пришли партизаны, постреляли. Бабы-то тут причем? Ничего им немцы не сделают.
– Катька! – постучал он в окно дома, – Катька, выходи!
Ответом была тишина.
Костя тогда поднялся на крыльцо. Постучал в дверь и, чуть погодя, толкнул дверь.
Никого. Тепло, чисто, пахнет супом. Костя сглотнул слюну. Шестнадцатилетний пацан, пусть и с бородой уже, всегда хочет есть.
Он вышел обратно во двор. Заскрипела калитка.
– Тьфу, лешак, напугал! – вскрикнула тетя Нина, едва не уронив таз с бельем.
– Теть Нин, а…
– Белье в пруду дополаскивает. Ты бы, вояка, на могилку бы к Ваське и Кузьке сходил сначала. Мы их на погосте похоронили.
– А немцев?
– А немцев за сельсоветом закопали.
– Теть Нин, а почему не ушли-то вы?
– Ну, кто и ушел, а кто и остался. Мы с Катькой завтра уйдем. Дел-то много. По хозяйству дел вона сколько. Две курицы осталось, куды их девать-то? Жалко оставлять…
– Теть Нин, я это…
– Да беги, беги. И Катьке скажи, чтобы домой уже шла. Вечерять пора. Ты тоже приходи, я суп сварила, да яишенку сделаю…
– Хорошо, теть Нин! Мы скоро!
Тетя Нина покачала головой, улыбнулась и скрылась в избе…