Мы потребуем крови
Шрифт:
8
Я не хотел засыпать, но когда слишком нагружаешь тело, оно берет свое. Как только Деркка уложил меня в хижине, я тут же отключился.
Страхи последовали за мной в темноту. Люди шли дорогами моей памяти, и все было так ясно, будто они сидели передо мной. Вот заклинатель Джиннит велит снова и снова повторять календарь сбора урожая для нашей рощи и, слушая, ждет неизбежной ошибки. За каждой ошибкой должна следовать молитва богам, но вместо нее я слышу хриплые вздохи, и
Мои дрожащие пальцы нащупывают кожу, и я пытаюсь держаться, молить, объяснить. «Прости, гуртовщик, я не хотел причинить столько бед. Прошу, не изгоняй меня».
Старик смеется, и смеется, и смеется, пока мальчишка стоит перед ним на коленях за то, что едва не задавил трех Клинков повозкой с бочками. Мать уже умерла, и рядом сидит Гидеон, держа меня за руку со снисходительной улыбкой на лице.
«Пожалуйста, не отсылайте меня».
На моем плече лежит тяжелая рука заклинателя Джиннита. Я должен гордиться и горжусь, но это гордость мученика, рожденная упрямством ребенка с промытыми мозгами.
Гидеон не пытается отговорить меня. Мы должны уйти с рассветом. Одним богам известно, когда я увижу свой гурт или Гидеона. Должно быть, мы думаем об одном и том же, но ничего не говорим. Мы левантийцы. Мы должны делать то, что от нас требуется.
«Вот, возьми». Он дает мне рубаху – не новую, с потертостями на вороте и неумело зашитой дырой на боку. Я всегда брал у него эту рубаху, когда грустил, скучал по матери или когда мир казался мрачным и бессмысленным. Гидеон сердился, а я не мог объяснить, не мог выразить словами то чувство подъема в груди, когда надевал ее, вдыхал ее запах и чувствовал кожей мягкую ткань, поэтому говорил всякие глупости, что теперь она моя, или что она идет мне больше, или вообще он украл ее у меня. Она порвалась на боку в нашей потасовке, и он рассердился и обозвал меня надоедливым ребенком. Это я так неумело починил ее, пыхтя над каждым неровным стежком. То, что она снова в моих руках, лишает меня голоса.
Он не приходит провожать меня на следующее утро, хотя я сотню раз оборачиваюсь, пока гурт уменьшается вдалеке.
Я проснулся в поту от паники, потеряв ориентацию в душной темноте. Рубаха лежала в седельной сумке, и мне вдруг показалось важным убедиться, что она еще там, но пока я шарил дрожащими руками по хижине, память вернулась. Седельные сумки остались с Дзиньзо в Сяне, а я, израненный и больной от недостатка еды и отдыха, находился в лагере под управлением заклинательницы лошадей, которой не мог доверять. Гидеону грозит опасность, но я не в состоянии добраться до него. И в самые темные часы ночи я не мог не задаваться вопросом, можно ли его вообще спасти. И хочет ли он этого.
Я беспокойно дремал всю ночь и следующий день и проснулся, только когда в хижину проник золотистый вечерний свет, а воздух наполнился ароматом еды. Целый день? Два? Все болело, раны и натруженные мышцы создавали симфонию боли, но я ругал себя за слабость в то время, когда все висело на волоске и в любой момент могло произойти то, что я должен был предотвратить.
Кто-то оставил у тюфяка еду и воду. Я кое-как приподнялся, чтобы поесть,
Тихая болтовня у костров снаружи звучала так радостно и приветливо, что я попытался встать. От резкой боли закружилась голова.
Я попробовал снова, но тело оказалось таким больным и вялым, что я со вздохом рухнул на одеяло. За дверью послышались шаги, но никто не заглянул.
При следующей попытке мне удалось перекатиться, прежде чем голова закружилась от боли и стала проваливаться в темноту. Мне пришлось остановиться и передохнуть, медленно дыша. Когда головокружение отступило, я встал, но как только попробовал согнуть здоровую ногу, оно снова вернулось. Переждав, я наконец шагнул наружу. Хотя «шагнул» – слишком громко сказано, скорее, это было хромоногое шарканье.
Я не мог определить время, но, похоже, ужин еще не начался. Тор с раскрытой священной книгой чилтейцев сидел у костра, будто и не двигался с места. На открытой площадке неподалеку играли в хойю, а остальные сидели, болтали и занимались мелкими делами. Все это так напоминало гурт, что у меня защемило сердце.
Когда я доковылял до ближайшего костра, разговор прервался. Несколько человек хотели встать, чтобы помочь мне, но я поднял руку и попробовал сам. Я справился, правда, все тело вскипело болью и обозвало меня дураком за то, что пошевелился.
– Как себя чувствуешь? – спросил Тор, когда я уселся и успокоил дыхание. – Выглядишь дерьмово.
– Спасибо. Так я себя и чувствую. Но лучше буду чувствовать себя дерьмово здесь, чем там, где не вижу, что происходит.
Заклинательницы Эзмы и ее ученика нигде не было видно, но я лишний раз убедился в этом, прежде чем спросить:
– За что ее изгнали?
– Не знаю. Никогда об этом не слышал.
– Я могу вспомнить только двоих, кого изгнали, – тихо сказал я. – И никого не изгоняли вместе с учеником, оставив рощу на произвол судьбы. То, что он здесь, даже хуже. Еще хуже то, что они здесь дольше нас, а я не припомню, чтобы при моей жизни изгоняли заклинателя лошадей. А ты?
– Нет, но моя жизнь значительно короче твоей.
– Немного короче, незначительно.
– Значительно, – безжалостно повторил Тор.
Я не успел спросить, что он думает о том, откуда у заклинательницы священная книга: подошли двое молодых людей и попросили разрешения сесть рядом, поприветствовав нас сомкнутыми кулаками. Я разрешил, и тут же появился еще один. Следом пришел Амун и сел рядом со мной, пока одна из новичков – Диха, так ее звали, – спрашивала, обрабатывали ли мне сегодня раны.
– Я была целительницей у Первых клинков Беджути. Здесь у нас нет должностей, но для меня было бы честью позаботиться о тебе. Конечно, если ты хочешь дождаться заклинательницу…
– Я не хотел бы ее беспокоить, – слишком быстро ответил я. – Если тебе не сложно, я был бы очень благодарен.
– Конечно, капитан. Пойду, принесу свою сумку.
Она встала и ушла, прежде чем я успел ее поправить, и между мной и Амуном промелькнуло неловкое молчание. Как его бывший капитан, я должен был что-то сказать, но все слова казались пустыми.