Мы приехали лентяйничать
Шрифт:
— А-а, вот вы что читаете? — сказала Таня.
— А-а, — сказал я. — Значит, ты не только Таня, а еще и Блошка?
— Да. Меня так называла Тамара Федоровна. Я была самой маленькой.
И вот тут-то я все и узнал о съемке кино: и про «ДИГ», и про лампы-подсветы, «бебики», и про осветителей, которых артисты в шутку называют «ослепителями», и про то, как Таня вначале робела, когда стояла перед киноаппаратом — камерой и помощник режиссера командовал: «Приготовиться к съемке! Тишина! Мотор!»
Это значило, что в камере запускалась пленка,
Таня терялась, забывала слова роли. Тогда раздавался голос помощника режиссера: «Стоп! Сначала!»
Потом вдруг обнаруживалось, что в кадр откуда-то лезла тень, и тут же раздавался голос оператора: «Стоп! Каширует!» Камеру передвигали и брали новый кадр.
Тамара Федоровна, стремясь облегчить положение маленькой Блошки, которая от растерянности все время путала имя учительницы, Любови Викторовны, сказала ей, чтобы она говорила имя и отчество своей мамы: «Где моя Елизавета Захаровна?»
Так имя Елизаветы Захаровны и попало на пленку кинокартины.
Потом я узнал, что Таня снималась еще — в фильме «День чудесных впечатлений». Этот фильм был посвящен Артеку.
7
Тренировка по плаванию продолжалась. Секретарь Вадим носил дневник, Лена все детально в него вписывала.
Я, на свое горе, прибавил в весе полтора килограмма, что, по мнению Лены, было противопоказано. Я тотчас попал под режим усложненных вольных движений и процедуры номер четыре — возлежание на воде в полосе прибоя.
Волны должны были удалить с меня следы постыдного ожирения мышц. Ведь не напрасно же Лена была когда-то процедурной сестрой. А что касается «перепонкой барабанки», то я предусмотрительно сохранял молчание, чтобы не быть приписанным к еще каким-нибудь манипуляциям и параграфам дневника тренировок.
Спартак и Юля пропускали занятия. На них сердились, и больше всех сердилась Таня.
В такие дни она бывала неразговорчивой, с глазами скучными, с опущенными ресницами, или вдруг вся вспыхивала, словно огонек, смеялась и уплывала далеко в море, так что Лене приходилось спешить за ней вдогонку.
Я понимал Ганю. Ей очень хотелось преодолеть, может быть первое в жизни, чувство боли и огорчения. И по всему видно было, что такая девочка, как Таня, сумеет это совершить, сумеет отстоять себя перед самой же собой, если это потребуется ей окончательно. И сделает это без всякой посторонней помощи.
К нашей команде прибавилось еще два человека. Правда, двое эти не плавали из-за своего малолетства, но всюду присутствовали.
Были они Таниными соседями по квартире. Звали их Вовками. Один — из Рязани, другой — из Казани. Два Вовки, два двоюродных брата.
Оба драчуны и скандалисты с конопатыми, как воробьиные яички, носами, с измазанными зеленкой локтями и коленями.
Ребята во дворе окрестили Вовок Чуком и Геком, потому что Вовки часто дрались между собой и потом долго выли, бесстыдно сваливая вину друг на друга, что и случалось с Чуком и Геком.
Старик Лаврентий, под надзором которого они состояли, день ото дня сокрушался и раздумывал, как раздумывала иногда мать Чука и Гека: «Ну что с таким народом будешь делать? Поколотить их палкой? Посадить в тюрьму? Заковать в кандалы и отправить на каторгу?»
Думал старик Лаврентий ровно три дня и наконец придумал: сдать внуков нам на сохранение.
Вовки приветствовали это восторженным до хрипоты криком. Вовки поняли, что в их жизни наступит некоторое разнообразие.
И вот теперь за нами повсюду следовали два брата, ни в чем не доверявшие друг другу.
Пока мы занимались тренировкой, они искали обкатанную морем цветную гальку или заводили знакомства с доверчивыми посетителями пляжа и начинали над ними истязания: заставляли сворачивать из газет кульки для собранной гальки, прикладывали к пяткам нагретые солнцем камни, поливали из резиновых шапок водой.
И все это длилось до тех пор, пока я, Лена или Гриша не торопились на выручку к людям, которые лишились свежих, не прочитанных еще газет, были обложены с головы до ног горячими голышами и усердно, как морковные грядки, смочены водой.
Все мы загорели. Крымское солнце и крымское море выдубили нам носы и подпалили, обесцветили чубы.
Мы ели большущие синеглазые сливы, про которые продавцы на базаре в шутку говорили: «Есть сливы — черные, как жук, зеленые, как лук». Срывали с деревьев пьяный от солнца инжир, грызли фисташки, били на камнях твердый миндаль. Ели мягкие сладкие дыни, от которых потом, если не сполоснешь руки, клеились в доме все дверные ручки. Ели и талое, теплое мороженое, что ничуть не смущало продавцов-армян, заявлявших: «Сахарный мороз из Балаклавы приполоз».
8
Праздник Военно-Морского Флота приходился на воскресенье.
В субботу вечером все бегали к метеостанции, около морского вокзала, читать бюллетень погоды — не предвидится ли ветер, похолодание или дождь. Сводка была благоприятной: обещала спокойное море, без дождя и ветра.
Ранним утром репродукторы всколыхнули Ялту фанфарным маршем. Проснулись чайки и цветы. Опали с гор туманы. Глубоко в синеву ушли последние утренние звезды. Корабли в бухте подняли флаги навстречу солнцу. День начался.
В город сошли с кораблей матросы и офицеры.
Таня, Жорка, Спартак, Юля, Вадим появились накрахмаленные и отутюженные.
Артековцы должны были приплыть на «Павлике Морозове» к четырем часам. Встречать их собралась делегация. Увязались и Вовки.
Начальник порта разрешил ребятам пройти на мол, где была башня маяка.
На маяке ребят встретил паренек в капитанке и в новеньком кителе. На окружающих он смотрел снисходительно, почесывая пальцем подбородок, как и полагается моряку, у которого уже «весь нос в ракушках».