Мы пришли с миром
Шрифт:
— Ему что — неприятно? — удивилась Смерть голосом Буратино.
— От твоих проделок ему жить не хочется.
— Правда?
— Правда.
— Тогда извини...
— Верни все на место, как было! — строго приказал я.
На миг экспозиция на холсте затуманилась, размываясь красками, а затем картина восстановилась в первозданном виде. Я перевел дух и набросил халат на холст.
— Теперь так будет всегда? — глухо спросил из-за моей спины Мирон. Как он подошел, я не слышал.
— Надеюсь, нет, — не оборачиваясь, сказал я. Стыдно было глядеть ему в глаза. — Но теперь он будет
Мирон шагнул к мольберту, сорвал с подрамника халат, бросил на пол и занес кухонный нож над картиной. Но ударить не смог.
— Не надо, — тихо сказал я, взял его за локоть и отобрал нож.
Мирон задрожал и кулем завалился на меня.
— Не могу... я так... — заплетающимся языком пробормотал он и заплакал. Опьянел он в одно мгновение.
Я дотащил его до разобранного кресла-кровати со смятым, несвежим бельем, уложил, и он сразу захрапел. Но пальцы у Мирона продолжали мелко подрагивать, а из-под сомкнутых век катились слезы. Было что-то общее между лежащим передо мной Мироном и Андреем, уснувшим у меня дома.
Когда римские легионеры ровняли Карфаген с землей, мало кто интересовался судьбой его жителей. Разве что работорговцы. Каждый из семи с половиной миллиардов человек, населяющих Землю, содрогнется и испытает психологический шок, когда у него появится личный всемогущий, но чрезвычайно своевольный Бог. И то, что произошло с картиной, еще цветочки.
Я стащил с Мирона ботинки, бросил на пол... И внезапно понял, что никакой шубки я Любаше покупать не буду. Какая к черту шубка, когда в любой момент объект может появиться в библиотеке?! Даже если он начнет просто читать книги, и то перепугает Любашу до смерти, а если вздумает снять блокировку с ее сознания? Что тогда будет?!
— Ты здесь? — спросил я севшим голосом, глядя на холст.
— Здесь, здесь, где же мне еще быть? — Из мольберта высунулся Буратино, деловито огляделся и спрыгнул с подрамника на пол. — Я теперь всегда буду рядом.
— С каждым человеком?
— Ну... Это кто как пожелает, — уклончиво ответил Буратино, и я ему не поверил. — Я тебе в каком виде больше нравлюсь? Как Буратино, как осьминог или как эта, с косой? — кивнул он в сторону холста. — Гы-гы, ха-ха, хи-хи! Или, быть может, невидимым?
— Ты мне ни в каком виде не нравишься.
— Зачем ты так? — обиделась кукла. — Кроме твоего желания есть еще и мое.
— По-моему, моих желаний вообще нет, есть только твои.
— В основном да, — неожиданно согласился объект. — Я хочу познавать новый для меня мир. Интересно здесь, так много новых возможностей... Но кое-что могу и для тебя сделать. Что ты хочешь?
«Найти Оксану», — хотел сказать я, но не сказал. Впервые позволил себе задуматься не только о своей судьбе и судьбе своих близких.
— Ты действительно хочешь изменить нас по своему образу и подобию, объединив наши личности в единое сознание?
— Гы-гы, ха-ха, хи-хи! — рассмеялся Буратино. — А тебе не все рав...
Деревянная кукла вдруг осеклась, застыла на месте, скособочилась, а затем рухнула на пол, будто у невидимого кукловода внезапно оборвались все нити управления. По комнате пронесся сквозняк, на столе зашелестели бумажные эскизы, закачались шторы.
— Нет, — сказал ровный бесстрастный голос, — только не это. Еще недавно я не знал, что такое одиночество и что такое общение. За несколько дней знакомства с вами я получил столько новой, оригинальной информации, сколько не получал за миллионы лет, поэтому больше не хочу быть одиноким.
— Почему я тебе должен верить? — возразил я. — Будешь контактировать с единым сознанием всех людей — чем не собеседник?
— Не получится, — не согласился со мной объект. — Два дня назад я познакомился со своим собратом с двойной оранжевой звезды. Он почти выгорел от тоски и одиночества, ему стало скучно и неинтересно жить, потому что когда-то он превратил высокоразвитую цивилизацию в свое подобие, надеясь обрести равного по интеллекту собеседника. А получились устюпенды... Я не хочу повторять его ошибку, поэтому обособил часть своего сознания, которая будет видеть ваш мир вашими глазами, учиться и взрослеть с вашими детьми, чтобы я смог контактировать с вами на равных...
Сквозняк маленьким смерчем прошелся по комнате, подхватил с пола халат, набросил на холст и исчез. Тотчас Буратино вскочил с пола, будто подброшенный пружиной.
— Итак, что ты хочешь лично для себя?! — как ни в чем не бывало воскликнул он.
Я недоверчиво покачал головой. Стремительное превращение бесшабашного Буратино в рассудительного незримого объекта и обратно впечатляла, но веры в честность объекта у меня не было. Кратковременные «курсы» по психологии Иванова отучили меня верить кому бы то ни было раз и навсегда. И все же... Если объект не соврал, то крах человеческой цивилизации откладывается. А это значит, что контракт с «Горизонтом» вновь обретает силу. Я не желал краха нашей цивилизации, но и не желал оставаться в зависимости у Иванова. Какое из зол хуже? «Лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным» — гласит народная мудрость. Быть одновременно «богатым и здоровым» у меня не получалось. Да и не от меня зависел выбор. От меня ничего не зависело.
— Ну так как? — продолжал настаивать Буратино.
И тогда я почувствовал, что устал. Безмерно устал, как морально, так и физически. Я уже ничего не хотел — что может хотеть марионетка, которую дергают за ниточки? Это только в космических боевиках судьба человечества зависит от героя, в реальной жизни одиночка ничего не может и ничего не значит. Если что-то и в состоянии сделать, то лишь для себя лично.
— Я хочу найти Оксану, — тихо попросил я.
Буратино недоуменно развел руками.
— Для этого я тебе не нужен. Ты и так знаешь, где она.
— Догадываюсь. Но как мне туда попасть?
— Точно так, как ты попал в хоспис или стеклодувную мастерскую. Обычным образом.
— То есть стоит мне шагнуть, и я окажусь там, где захочу? — усмехнувшись, переспросил я. Апатия потихоньку отступала. Жизнь есть жизнь, и она продолжалась.
— Ну да, — заверил Буратино.
— Вот так?
Я размашисто шагнул вперед, зацепился за ботинки Мирона и, не удержавшись на ногах, кубарем полетел на пол. Но не растянулся на полу, а провалился сквозь него и продолжал падать, пронзая один этаж за другим.