Мы спасаем попаданцев
Шрифт:
Девочка кивнула и кошкой вспорхнула в отрытое окошко, скрывшись в прохладной летней ночи.
«Надеюсь, у нее все будет хорошо», – подумал Денис и коснулся нано-часов.
И вдруг дверь в комнату отворилась.
«Черт!» – выругался Фадеев и быстрее шагнул к входящему, чтобы тот не заметил лежавшего без сознания в углу товарища.
В дверях стоял помощник коменданта Никулин.
– А я думаю, куда ты подевался. Чего тебе тут понадобилось?
– Да живот опять скрутило, думал тут сортир, – пулей выскочив из комнаты, произнес Денис.
– Не время срать, товарищ, когда нас зовет долг революции! – хохотнул кто-то рядом. Фадеев повернулся в сторону, там стояло еще четверо бойцов-красноармейцев.
– Отставить шуточки, Медведев! – прикрикнул на сказителя Никулин.
Красноармеец тут же замолчал.
– Двинулись, – велел помощник коменданта, и все зашагали по узкому коридору в сторону подвала.
«Во попал», – думал Денис, медленно плетясь за расстрельной командой, наблюдать этот момент истории, а тем более участвовать в расправе над царской семьей ему хотелось меньше всего на свете. Была мысль даже нажать кнопку переместителя и исчезнуть на месте, но такое бы точно привело к переполоху среди красноармейцев и, как следствие, к необратимым последствиям, предсказать которые казалось невозможным.
– У тебя какое оружие, боец? – произнес вдруг Никулин над самым ухом Фадеева, когда мрачный коридор закончился, и они остановились возле обшарпанной двери. В подвале было холодно и пахло сыростью.
– Что? – переспросил Денис. Он был бледен, взгляд бегал, то и дело упираясь в пугающую дверь, будто выплывшую из фильма ужасов, дверь, за которой вот-вот должно было произойти одно из самых страшных, диких по своему явлению и безжалостных преступлений двадцатого века.
– Нет у меня никакого оружия, – пробормотал Денис. – В комнате оставил.
– Вот болван, – выругался Никулин. – И какой спрашивается японской богоматери, тебя нам только в помощь прислали! О чем они вообще там думают?
– Да молодой еще, у него даже молоко на губах не обсохло, – вступился за Дениса красноармеец Медведев. – Ничего, пристреляется. А ты не дрейф, паря. Благородное, можно сказать, дело нам доверено – казнь самых что ни на есть ненавистных новому режиму подлецов убивать будем! Потом еще внукам хвастаться станешь, что в таком событии участвовал.
Фадеев с ненавистью зыркнул на Медведева: «Вот ты как раз и будешь потом об этом всю жизнь похваляться и мемуары писать», – захотелось выкрикнуть Денису, но он сдержался.
– Вот, держи мой. – Медведев протянул Денису черный револьвер. Холодная рукоять легла в ладонь.
«Расстрелять бы вас самих всех тут разом, – мелькнула предательская мысль. – И тогда история повернется совсем в другое русло. Русло реки времени, воды которой потекут в неизвестном направлении, направлении, которое и просчитать нельзя. Но ведь это будет неправильно, ведь мы как раз и занимаемся тем, что сдерживаем воды реки времени в ее привычном русле, и вылавливаем брошенные в ее гладь камни, способные заставить воды затопить берега. А берега – это привычное и знакомое настоящее, и люди, которые в нем живут, и я не вправе лишать их существования, пусть даже ценой спасения царской династии. Это лишь очередная горькая капля в океане истории нашего соленого мира… Интересно, что бы сказала на это Юля. Она бы точно колебаться не стала, и задумываться бы тоже, она бы сказала: «Коль надо – то делай! Что уже было – то обязано повториться вновь! Ради настоящего». Ну что ж, ради настоящего я это сделаю!»
Револьвер непривычно оттянул руку, будто груз ответственности лег на плечи Фадеева, но он уже все для себя решил. И если раньше Денис еще сомневался и считал, что что-то можно исправлять в кровавом потоке вод человеческой истории, то теперь он четко для себя понял, почему все надо оставлять именно так, как уже было когда-то…
Обшарпанная дверь подвала отворилась. В тесной комнатке тускло горел свет – «лампочка Ильича», покачиваясь, свисала с сырого потолка, отчего тени присутствующих то уменьшались, то увеличивались на стенах. Денис вслед за расстрельной командой вошел внутрь. В комнате уже находились сам комендант Юровский с еще одним красноармейцем, а у противоположной стены расположилось царское семейство. Николай Второй исхудавший, обессиливший, но еще пытающийся сохранить истинно королевское достоинство, стоял смирно и гордо взирал на вновьпришедших светлыми голубыми Романовскими глазами. Перед отрекшимся от престола императором на стуле сидел его сын-наследник, мальчик, что большую часть собственной жизни провел в борьбе с болезнями и хворями. Рядом сидела его мать, урожденная принцесса Виктория Гессен-Дармштадская, в православии Александра Федоровна. Позади стояли три дочери, они были напуганы и жались к матери. Дальше приближенные: трое мужчин и женщина, одного из них Фадеев узнал по старым снимкам – это был лейб-медик царской семьи Евгений Сергеевич Боткин. Присутствующие очень удивились, завидев вооруженных красноармейцев. Николай оглянулся на дочерей, взглянул на жену и произнес, обращаясь к Юровскому:
– Простите, а где… фотограф. – Казалось, он хотел назвать чье-то имя и передумал в самый последний момент, либо пауза слишком затянулась.
– Николай Александрович! – заговорил Юровский. – Попытки ваших единомышленников спасти вас не увенчались успехом! И вот, в тяжелую годину для Советской республики, – он даже взвизгнул и рассек воздух ладонью, – на нас возложена миссия покончить с домом Романовых!
– Простите, что? – переспросил низвергнутый император.
Но отвечать ему, конечно же, никто не стал, вместо этого Юровский выхватил револьвер и выстрелил Николаю в грудь. Император подкосился, всплеснул руками и упал, взглянув последний раз на жену и дочерей, после чего его голубые Романовские глаза уже потухли на веке вечном. Александра Федоровна ахнула, соскочила со стула, бросилась к мужу, но не успела, один из красноармейцев выстрелил ей в спину. Императорские дочки закричали, Алексей, этот мальчишка, попытался закрыть сестер грудью, но пули полетели градом. Все стали стрелять, стрелять вперед без разбору. Резко запахло порохом и штукатуркой. Денис тоже достал револьвер, дыханье его сперло, хотелось оказаться в любом другом месте, только не здесь, но таков был его долг, такова была его судьба, и он начал стрелять, целя выше. Грех на душу брать не хотелось.
Комната быстро заполнилась дымом. Разобрать, кто куда стреляет уже не представлялось возможным, но красноармейцы продолжали нещадно палить, не жалея патронов. Пули высекали искры, выбивали штукатурку и некоторые рикошетом отскакивали от стены. Одна такая шальная отлетела назад и в руку ранила зазевавшегося красноармейца, тот взвыл и, брызжа кровью, отбежал назад. А у Дениса еще больше сжалось сердце, поскольку он понял, что и его такая же шальная пуля-дура могла угодить в кого-то из царской семьи, а это значит, что и он сегодня замарал руки кровью императорской династии.
– Хорош, товарищи! – гаркнул Юровский.
Красноармейцы прекратили пальбу. Дым медленно рассеивался, но запах пороха, как и появившийся новый отвратительный и сжимающий сердце запах подогретой крови, только усилились. Вдруг в дыму впереди показалось движение, Денису даже почудилось, что это старуха с косой пришла собрать кровавую жатву, но дым истаивал на глазах, и стало ясно, что это кто-то живой еще шевелится. И… Произошло самое настоящее чудо! Помазанник на царство, сын отрекшегося императора, мальчишка-наследник, все еще оставался жив, хотя и тяжело ранен. Он хрипел и отхаркивался кровью, но он был жив, словно знак самой Божьей воли свыше неразумным своим чадам. Впрочем, жив оставался не один наследник. Неожиданно служанка царской семьи поднялась на ноги.
– Добить! – гаркнул Юровский, поскольку ни Божьей, ни господской воле не было места в грядущем мире освобожденного пролетариата.
БАХ!
Никулин выстрелил женщине в лицо. Еще один из красноармейцев всадил пулю наследнику в грудь, и тот улыбнулся, доброй безмятежной улыбкой ребенка. Казалось, что боли мальчишка уже не чувствовал, да и впереди себя он тоже уже никого не видел, но все еще оставался жив и лишь лепетал:
– Григорий, Григорий, где ты?
«Распутин, – понял Денис. – Он зовет Распутина?!»