Мы строим дом
Шрифт:
– - А-а! Это Петро! Петруша!
– - вспоминают сестры.
– - Феликс, помнишь? Беспризорник, папа его в командировке подобрал. Он у нас долго жил, они с Юркой на полу спали.
– - Помню, -- кивает Феликс и берет письмо.
– - Батя его привез -- вот, говорит, подобрал на станции. Мать пацана приняла, а батю выставила. Решила, что пацан его, нагулял где-то. Батя всю ночь под окнами ходил, просил нас открыть. А парень грязный, оборванный, мать заплакала, стала его в ванной мыть, воду включила и вышла, а
– - Ну не пропал же, -- говорит Вера.
– - В детдом все же забрали...
Я разбираю обратный адрес на письме. "Барановичская область, г. Новогрудск, ул. Ленина, Д. П. Р. МВД". Ни имени, ни фамилии.
Где сейчас этот Петруха? И Петруха ли? Вспоминает ли он хоть иногда, как в детстве попал в Ленинград и жил в большой семье у Николая Павловича и Александры Александровны? А может, он нашел своих родителей и все у него хорошо? И хочется верить, что так оно и случилось. Хочется верить...
Сестра берет твердый лист бумаги, сложенный вдвое, разворачивает. Стихи. Ольга Берггольц. Четкий почерк матери, чернила.
Мы говорим из Ленинграда...
Здесь утро, солнце и Нева...
Полна сентябрьской прохладой,
В садах колышется листва.
И золотые шпили блещут
В прозрачной, грозной тишине.
И чайки розовые плещут
Крылом точеным по волне.
Все так же царственно спокоен,
Овеян часом тишины,
Наш город -- труженик и воин -
Встречает новый день войны...
...........................................
Еще лист со стихами. Опять Ольга Берггольц.
Теперь -- карандаш. И почерк не такой четкий, слабый.
Дарья Власовна, еще немного,
День придет -- над нашей головой
Пролетит последняя тревога
И последний прозвучит отбой.
И такой далекой, давней-давней
Нам с тобой покажется война
В миг, когда толкнем рукою ставни,
Сдернем шторы черные с окна.
..............................................
На обоих листах даты: 1941 год.
Надежда откладывает стихи и хлюпает носом:
– - Ничего не помню. Ничего...
– - Ну ладно, ладно, -- прижимает ее к своему плечу Саня.
– - Ладно.
Блокаду Надежда не помнит, сколько ее ни расспрашивай. Она помнит только, как в июне сорок пятого ее нес по Невскому военный на руках, играл оркестр, летели букеты цветов, а мать бежала где-то рядом и плакала. Надежда думала, что мать боится потерять ее, и кричала, обхватив военного за шею: "Мамочка, я здесь! Не плачь, мамочка, я здесь!"
...Мы продолжаем разбирать документы. Удостоверения к материнским медалям. Вот они, оказывается, где...
Орденская книжка 1945 года.
"...Орден "Материнская слава" в случае смерти матери вместе с орденской книжкой остается в семье для хранения как память".
Я собираю разложенные на столе бумаги и кладу их обратно в сумочку. Сохраним.
...Я сижу на скамье в предбаннике и смотрю в приоткрытую дверь на улицу.
Я уже намыл и напарил сына, и теперь он, с платком на голове, пьет на веранде чай. Жена рассказывает ему, как наш Джуль бился сегодня с двумя забежавшими на участок собаками.
Сын прихлебывает из блюдечка, слушает и порывается свистеть в позеленевшую гильзу, которую я выкопал в огороде. "Не свисти, -- слышу я голос жены.
– - Денег не будет. И вообще дай ее сюда. Знаю, что дедушки Коли. Попьешь чай, отдам".
Я зачем-то наплел сыну, что мой отец оборонял наш участок от фашистов, и теперь сын не расстается с гильзой и требует от меня подробностей.
Прихваченная веревкой дверь поскрипывает на ветру, в щель тянет приятной прохладой, и в предбанник залетают первые желтые листочки.
Бане, как и дому, уже шесть лет, и она слегка потемнела внутри. Усохли доски на стенах -- в ту осень мы спешили и ставили их влажными. Немного просела печка с закопченным котлом.
Я редко топлю нашу баньку -- неинтересно париться одному.
Нет Феликса. Его нет уже три года. И никогда больше не будет...
Молодцовы приезжают редко. Саня, как и предсказывал Феликс, пошел в гору, и отпуск они проводят на юге. Они говорят, что грустят по Ленинграду, по нашему тенистому участку, иногда звонят, поздравляют с праздниками, но выбраться из Москвы им не так просто -- там у них немного другая жизнь.
Правда, прошлым летом Саня приезжал на несколько дней в командировку, и мы с ним ходили на кладбище -- к родителям и Феликсу, а потом парились, вспоминали, как играли в футбол, строили дом... И нам было грустно.
Старшая сестра Вера развелась с Удиловым, и тот приезжал несколько раз в ее отсутствие -- забирал чемоданы с инструментами, коробочки, долго жаловался на сыновей и мою сестру, я молчал, поил его чаем, предлагал растопить баню, но он отказался и уехал поздней электричкой. Я помог ему донести до станции чемоданы.
Каменка, если плеснуть на нее из кружки, коротко взвизгивает и выдыхает невидимый пар. На пол я набросал свежего сена, и оно пахнет. Этому научил меня Феликс. Он успел попариться в бане.
Последние месяцы он жил в недостроенном доме, ездил отсюда на работу, и все у него складывалось плохо.
В институт пришел новый директор, занялся реорганизацией, начались интриги, Феликсу пришлось спасать свою лабораторию от распыления, добивать очередной прибор и представать перед аттестационными комиссиями, где усердно интересовались его образованием и прошлым.