Мы вернемся

Порывистый ветер срывает с деревьев, израненных осколками снарядов, багрово-желтые листья. Они мечутся, стараются подняться повыше, будто страшась еще дымящихся глубоких воронок, ярким шуршащим ковром устилают лесную дорогу, по которой устало бредут красноармейцы. У многих сквозь торопливо наложенные повязки из бинтов, из пропотевших рубах просачивается ярко-красная кровь.

В одиночку и мелкими группами из чащобы на дорогу выходят все новые и новые бойцы, на ходу, молча пристраиваются к нестройной и растянувшейся

И кто только не объединился тут стихийно! Здесь и пехотинцы, и кавалеристы, и танкисты, и артиллеристы, тянувшие несколько пушек. Даже чернеют бушлаты моряков. Как моряки попали в эти места, далекие от любого моря, и не поймешь!..

Впереди колонны шагает майор. Он высок, широк в плечах. Настороженные глаза глубоко запали. Черная бородка оттеняет побледневшее и похудевшее лицо. Из-под командирской фуражки видны густые черные волосы, о которые гребень сломается. На висках отчетливо проступает седина.

За широким ремнем, слева, маузер без кобуры, справа – две гранаты-"лимонки".

На гимнастерке орден "Знак Почета". Гражданский трудовой орден.

По выправке майора можно уверенно сказать, что в недавнем прошлом он был человеком сугубо штатским, что военную форму заставила его надеть война.

…Они три дня кряду отбивали одну атаку за другой. Горели фашистские танки. Валилась под огнем пулеметов, винтовок вражеская пехота, но тут же появлялись другие автоматчики в серо-зеленых шинелях, и казалось, все поле кишмя кишело ими. А бойцов оставалось все меньше и меньше, кончались боеприпасы. И вдруг атаки прекратились: враг выискал в обороне уязвимое место и обошел их с севера и юга.

Теперь майора Млынского мучил один вопрос – по отзвукам канонады определить, сомкнулось ли кольцо окружения?

Когда вышли на широкую поляну, майор посмотрел на часы, потом на шагавшего рядом уже не молодого лейтенанта, сказал:

– Передайте по колонне: привал.

– Слушаюсь, товарищ Млынский.

Лицо майора покрылось легким румянцем, в голосе почувствовалась строгость.

– Товарищ лейтенант, у меня есть воинское звание, потрудитесь на приказания отвечать по уставу.

Лейтенант смутился.

– Товарищ майор, разрешите выполнять приказание?

– Выполняйте! – И громко, чтобы слышали подходившие к нему командиры: – Не обижайтесь, лейтенант. Это установленный порядок обращения в армии. С него нанимается дисциплина, а дисциплина на войне – это первое условие победы. Впереди у нас тяжелые испытания.

– Слушаюсь, товарищ майор!

Колонна растеклась по поляне. Красноармейцы устало опускались на пожухлую траву, некоторые сгребали ногами в кучки опавшие листья и, едва коснувшись их головой, засыпали тяжелым, но чутким сном, каким спят фронтовики, готовые в любую минуту вскочить по тревоге, будто и не спали.

Сержант Рогулин ощупал вещевой мешок, прежде чем его развязать. Извлек из него все, что там было из продуктов, – несколько черных сухарей. Бойцы его взвода нетерпеливо ждали, когда сержант разделит сухари. Рогулин, используя пилотку как тарелку, разломил над нею сухари, поделил крошечные кусочки с той точностью, честностью, к которой особенно приучает фронтовая дружба.

Млынский окликнул стоявшего неподалеку политрука Алиева.

Хасан Алиевич Алиев прошел с ним, с его батальоном страдный путь от самой границы. Это был кадровый политработник, уроженец Баку, сын рабочего нефтяных промыслов, молодой еще человек, удивительно спокойный и ровный, несмотря на южную кровь. Правда, иногда она сказывалась, и тогда сам Алиев стремился сдержать себя. Высокого роста, не худой, он был легок на ногу и вынослив, как может быть выносливым человек, натренированный во многих походах.

– Товарищ политрук, – обратился к нему Млынский. – Прошу собрать бойцов нашего батальона. Мы с вами знаем их. Видите, – показал он на красноармейцев, – люди измотались донельзя. Нужно выставить надежное охранение. Задание ясно?

– Задача ясна, товарищ майор! – четко ответил Алиев, тактично дав понять, что Млынский опять выразился по-граждански.

Млынский понял, улыбнулся. С Алиевым у него давно установилось взаимное понимание. По молчаливому соглашению он охотно принимал его советы как человек, еще не совсем привыкший к армейской жизни, к военной терминологии.

– Учел, Хасан Алиевич: не задание, а задача.

Улыбнулся и Алиев и пошел отобрать бойцов для охранения.

Млынский встал, сложил ладони у рта, приглушенно крикнул:

– Всех командиров прошу ко мне!

Пришло несколько человек.

– Вроде как больше никого нет, товарищ майор, – сказал коренастый мичман.

– Товарищи! – начал Млынский. – Обстановка, я думаю, ясна каждому. Мы оставили город, чтобы за нами не сомкнулось кольцо окружения. Мы сумели оторваться от противника. С нами сотни бойцов. Мы с вами, командиры, ответственны за их жизнь. Спокойствие и никакой душевной паники. Это сейчас для нас самое главное. Мы должны соединиться с главными силами нашей армии. Как это сделать, я сейчас, сию минуту, не знаю. И, пожалуй, никто не знает. Стало быть, нужно время, чтобы установить расположение немецких частей, разведать возможные бреши в их фронте. Это по силам только организованному боевому соединению. Мы должны разбить колонну на взводы, роты, назначить командиров. Командование отрядом как старший по званию беру на себя. Вопросы есть?

– Есть! – раздался хриповатый голос.

К Млынскому шагнул старший лейтенант, еще молодой человек с копной светлых, как лен, волос. К левой щеке прилипла грязь.

– Старший лейтенант Петренко! – представился он. – Мне уставные порядки известны, товарищ майор. Старший по званию принимает командование. Но я не знаю вас, впервые вижу. Доложите нам, кто вы такой?

– Я знаю, – сказал один из командиров в плащ-накидке. – Мы…

Млынский остановил его, приподняв руку.

– Вопрос поставлен старшим лейтенантом Петренко правильно. Я обязан рассказать о себе. Член партии. В Красной Армии с мая этого, тысяча девятьсот сорок первого года. Служил начальником Особого отдела дивизии на западной границе. Вместе с пограничниками мы приняли первый удар. Командир дивизии погиб. Вынужден был принять командование. Бились, пока не получили приказ отходить. Мало нас осталось. Когда вышли из окружения, назначили командиром батальона. И еще раз пришлось выходить из окружения. Начальником штаба батальона был капитан Серегин, – Млынский показал на командира в плащ-накидке, – политруком – Алиев. Сейчас он выполняет мое задание.

– Вы не сказали, кем были до войны? – спросил Петренко.

Млынский на этот раз внимательнее взглянул на него.

– По гражданской специальности я учитель истории. Преподавал в средней школе. Затем на партийной работе. Последние два года в органах государственной безопасности – начальником городского отдела НКВД. Еще вопросы есть?

– У меня больше вопросов нет, – отозвался Петренко, отходя назад.

– В отряде приблизительно семьсот человек, – продолжал Млынский. – Серьезная боевая единица. Она, разумеется, должна иметь политического руководителя и начальника штаба. Политруком назначаю товарища Алиева Хасана Алиевича, начальником штаба – капитана Серегина Сергея Тимофеевича. Покажитесь, товарищ Серегин!