Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
Шрифт:
«Наши, — с облегчением подумал лейтенант. — Наши! Ну, гады, теперь держитесь!».
Однако радость была преждевременной — не успели подоспевшие танки развернуться в боевой порядок, как откуда-то с визгом понеслись немецкие снаряды. Вспыхнула одна «тридцатьчетверка», другая, третья — танковая атака захлебывалась. «Откуда они бьют? — лихорадочно соображал комбат, шаря биноклем по затянутому дымом полю. — Где, где притаились эти противотанковые «змеи»? Ни лесочка, ни кусточка — голая степь кругом. Но ведь бьют, сволочи, да еще как метко…».
Он попытался связаться с выдвинутым вперед наблюдательным пунктом
— Селиванов! — крикнул он, найдя глазами сержанта-связиста.
— Есть, товарищ лейтенант!
— Дуй на эн-пэ, проверь линию. Связь, сержант, связь! Видишь, что творится? — он показал на горящие танки. — Давай связь!
Связист, пригибаясь и поминутно приникая к земле, бросился выполнять приказание и пропал. Минуты тянулись, летели немецкие снаряды, загорелся четвертый танк, а связи все не было. Наконец Селиванов вернулся и, пряча бегающие глаза, доложил, что заблудился и не смог добраться до наблюдательного пункта.
И тут Павел не выдержал — прорвалось многочасовое напряжение. Он развернулся, молча врезал Селиванову в ухо и выдохнул яростно:
— Иди снова! И если не будет связи, лучше не возвращайся!
Сержант исчез, будто сдутый ветром, а у огневой позиции батареи резко затормозил, лязгнув траками, легкий танк «Т-60».
— Браток, — прохрипел высунувшийся из люка капитан-танкист, — сделай что-нибудь! Комбриг по радио орет «Наступайте!», а как? Горим, как шкварки! Заткни ты эту батарею, Христом-богом прошу!
«Где бы я сам поставил орудия? — прикидывал Павел, снова и снова вглядываясь в степь. — А вон там, возле вон тех бугорков, похожих на бородавки. Танки попали под огонь в лощине, а оттуда она видна как на ладони». И вдруг он отчетливо ощутил себя немецким офицером в мышиного цвета мундире, стоящим возле своих орудий там, между холмов-прыщей, и подающим лающие команды своим артиллеристам. Теперь комбат не сомневался: вражеская батарея именно там, где он и предполагал.
И уже через пару минут, внимательно присмотревшись, лейтенант увидел между этих проклятых бугорков приземистый силуэт немецкой противотанковой пушки, сливавшийся с выгоревшей степью.
— По батарее, фугасным, буссоль… уровень… прицел… трубка… веер параллельный, батарея, залпом, один снаряд, огонь!
Они проутюжили бугры беглым огнем так, что там не осталось ничего живого. Во всяком случае, немецкая батарея заткнулась и больше не подавала признаков жизни.
А через несколько дней, во время краткого перерыва между боями, к Павлу подошел Богатырев и сказал негромко, отозвав Дементьева в сторонку:
— Дело у меня к тебе, командир. Вот, почитай, — с этими словами наводчик протянул комбату небольшой листок помятой бумаги.
Бумажный клочок оказался докладной запиской на имя старшего лейтенанта Рябкова, офицера фронтовой контрразведки, подписанной «Черным». И в записке сообщалось, что командир второй батареи 461-го артиллерийского дивизиона лейтенант Павел Дементьев применяет рукоприкладство по отношению к своим солдатам, что является недопустимым для советского офицера.
— Откуда это у тебя? Кто этот «Черный»? Знакомый почерк…
— Селиванов. Он вчера ровик копал для телефонного аппарата; я подошел,
Это Павел знал, как знал и то, что особисты не столько ловят немецких шпионов, сколько выискивают крамолу среди своих. И вот этого он понять не мог. Дементьев считал, что если хочешь проверить человека, то дай ему винтовку, посади в окоп и посмотри, как он будет себя вести, когда на него пойдут танки. А дознаваться, что мать рядового Иванова в империалистическую войну была медсестрой, выхаживала в госпитале раненых офицеров, ставших потом белогвардейцами, и тем самым обвиноватила перед Советской властью весь свой род до седьмого колена — это бред. И поэтому Павел предпочитал не пересекаться с особистами: у него своя работа, у них — своя. Однако на сей раз он пошел к Рябкову и отдал ему «сочинение», коротко пояснив, как было дело, и предоставив контрразведчику самому разбираться со своим незадачливым «сотрудником».
Внешне Дементьев своего отношения к Селиванову не изменил, но про себя решил, что пристрелит его на месте, если тот еще хоть раз не выполнит боевой приказ. И связист это словно почувствовал, и старался не попадаться комбату на глаза.
Перерывы между боями были коротки, но все-таки они были. Мотострелки отдыхали в селах Каменка, Большая Верейка, Муравьевка, Озерки — отсыпались, мылись, брились, стирали белье. К постирушкам подключались местные женщины; они приносили нехитрую домашнюю снедь, и тогда батарея напоминала цыганский табор.
И была шалая любовь — девушки дарили ее батарейцам, истосковавшимся по женской ласке. Бархатными ночами брачным ложем невенчанных свадеб служила душистая степная трава, и пели соловьи, и светила луна, и шептали девичьи губы горячечное «Люблю…». Но стояла в изголовье бледная тень, и щерила в ухмылке гнилые зубы, и поигрывала смертной косой. Знал воин, что завтра любая из тысяч пуль, свистевших над донскими степями, может найти его сердце; и знала девушка, что черная капля бомбы, выпавшая из брюха железной птицы с крестами на крыльях, не сегодня-завтра может проломить крышу хаты и похоронить под горящими обломками стен женщину, созданную любить и продолжать жизнь. И знание это разбавляло терпкой горечью сладость поцелуев.
Поутру уходили воины навстречу Зверю, а через положенный срок в селах, которые они сумели защитить и сберечь, рождались дети. И матери умудрялись поднять и вырастить этих детей — и в лихую военную годину, и в послевоенное голодное время. И подрастали сыновья, и перерастали своих отцов, навек оставшихся двадцатилетними.
А Павел заметил странную вещь: никто из его бойцов, жарким летом сорок второго года испивших в этих местах любовный напиток, не пережил года сорок третьего. Неужто чуяло женское сердце-вещун, над кем из солдат уже нависла тень смерти, и подсказывало степным ворожеям, кому подарить любовь, чтобы не переломилась малая веточка могучего дерева русского рода-племени, а продолжилась, выбросив новый побег? И лейтенант всерьез порадовался, что колдовская эта любовь обошла его стороной.