Мы вращаем Землю! Остановившие Зло
Шрифт:
— Так, — сказал Дементьев, выслушав «чистосердечное» признание. — За угощение спасибо, братцы-батарейцы, но если я еще раз увижу эту вашу пьянку, о снятии судимости можете не мечтать. А в довесок организую вам, персонально каждому, перевод в штрафбат — исключительно на добровольных началах. Вот там и будет собирать трофеи — на передовой. Ты понимаешь меня, Коваленко?
— Понимаю, — угрюмо ответил бывший зэк. — Больше такого не повторится.
«Откуда берется в человеке желание словчить да проехаться в рай на чужом горбу? — думал Павел, выбравшись из землянки четвертого расчета. — Под огнем — люди как люди, а как стало чуть поспокойней, гниль и полезла. Взялись за старое — наверняка ведь не только меняют, но и подворовывают на
Он не верил обещаниям Коваленко и твердо для себя решил не миндальничать с ним, если уркаган будет продолжать в том же духе. Но Коваленко слово свое сдержал: спасаясь от соблазна (а заодно из любви к риску, которая была у него в крови), бывший вор устроил себе перевод в корпусную разведку. Воевал он там доблестно — по весне, получив за выполнение особого задания в немецком тылу десять суток отпуска, Коваленко заглянул на батарею и похвастался новеньким орденом Красного Знамени. «Вот и ладно, — подумал Павел, слушая рассказы бывшего батарейца о ночных вылазках и взятых «языках», — и волки сыты, и овцы целы. Воюй, а не воруй — так оно честнее».
Когда из-за верхушек деревьев выскочила тройка самолетов, шедших на бреющем полете, первой посетившей Павла мыслью было: «В укрытие!». Сработал инстинкт — до сих пор небо принадлежало немцам. Однако самолеты оказались нашим штурмовиками «Ил-2». Артиллеристы проводили их ласковыми взглядами — ну, наконец-то появились, родимые, — а «родимые» вдруг развернулись и ринулись на батарею; на крыльях штурмовиков засверкали вспышки выстрелов.
— Твою мать! — взвыл батарейный старшина. — Ослепли, что ли?
Солдаты прятались по щелям и окопам, посылая летунам проклятья и отборный мат. Лихие штурмовики, урча, пошли на второй заход, но тут кто-то из зенитчиков, охранявших расположенный по соседству штаб бригады, поприветствовал «родимых» длинной очередью из крупнокалиберного ДШК. Подействовало — самолеты прекратили атаку и улетели.
Дементьев, оглядев прошитый пулями тягач, пробитый щит и поврежденную станину одного из орудий, тоже высказался от души. Один из его батарейцев был ранен; хорошо еще, что дело ограничилось только этим. Пока начальство разбиралось и разыскивало виновных, Павлу пригнали новый тягач; пушку подремонтировали, и она продолжала воевать с дыркой в щите — с эдакой своеобразной памяткой о боевом «содружестве» артиллерии и авиации.
История эта, случившаяся на переправе через Лучесу, получила продолжение. Зимой, во время марша из калининских лесов к озеру Селигер, промерзший и усталый дивизион остановился на отдых в деревне, рядом с которой располагался полевой аэродром — видно было, как там взлетали и садились самолеты. Дементьев с комиссаром батареи Федоровым зашли в избу, где уже обосновались летчики. Они радушно встретили гостей, и за чаем, в теплой дружеской обстановке, Павел рассказал о досадном недоразумении у реки Лучесы.
— Погоди-ка, артиллерист, — сказал один из хозяев, доставая из планшета карту. — Где это было, говоришь?
И выяснилось, что в «бандитском» нападении участвовали летчики именно этого авиаполка.
— Молодняк зеленый, — пояснил летчик, — опыту — никакого. Командир звена первый раз повел тройку на боевое задание. Потеряли ориентировку, перепутали свой передний край с немецким, ну и… Разжаловали их, да послали в штрафной батальон.
Дементьев мечтал встретиться с теми, кто расписался на щите его орудия, и сказать им пару «теплых» слов, однако сейчас это желание у него пропало. Ребята дорого заплатили за свою ошибку — война ошибок не прощает.
Запланированное наступление не состоялось. Подули юго-западные ветры, началась оттепель, перешедшая в очень раннюю весну. Снег таял на глазах, превращаясь в огромные лужи, в которых безнадежно вязли танки и тягачи. Однако сосредоточение массы советских войск на Демянском выступе не осталось незамеченным противником,
Конец зимы и весну сорок третьего артиллерийский дивизион пережил без каких-либо потрясений, стоя у реки Ловать, а потом в районе озера Селигер. Началась весна, и Павел, как только выдавалась свободная минута, уходил в лес, бродил там среди деревьев, слушая вечную музыку русской природы, не тронутой войной, а потом возвращался в свою штабную полуторку, ставшую для него домом на колесах. Он чувствовал себя неотъемлемой частью того, что называется коротким словом «Русь», и готов был драться насмерть с кем угодно, чтобы слово это не потеряло вкус и смысл, и не изгладилось из памяти людской. И лесная Русь приветливо встречала своего сына, поила его ледяной родниковой водой и березовым соком; для него пели птицы, и даже зайцы, менявшие свою белую зимнюю шубку на серую летнюю, смотрели на него без страха. И эти же леса надежно укрывали русских воинов от беспощадных глаз вражеской авиации.
Фронтовая жизнь тем временем шла своим чередом. Удачи, как и неудачи, не приходят поодиночке — получив звание капитана, Павел Дементьев пошел на повышение. Начальник артиллерии корпуса Фролов оценил способности Мироненко и забрал его к себе в штаб, а Дементьев сдал свою вторую батарею старшему лейтенанту Заварзину и принял дела начальника штаба дивизиона.
Повышение радовало, однако Павел опасался, что не сможет сработаться с комдивом, майором Вересовым. Памятую крестьянскую мудрость «Водка до добра не доведет», Павел спиртным не увлекался, тогда как Вересов уделял немало времени дрессировке «зеленого змия», выпивая по поводу и без и со штабными офицерами, и с командирами орудий, и с рядовыми. В конце августа сорок второго, после боев под Воронежем, когда дивизион стоял в Ясной Поляне, майор в компании нескольких офицеров отправился проветриться в Тулу. «Проветривание» закончилось устроенной комдивом грандиозной дракой в каком-то кабаке; прибыл военный патруль, и пировавшим артиллеристам пришлось прорываться с «боем». Дело принимало скверный оборот: если бы о художествах Вересова прознал комендант Тулы полковник Чекмазов, комиссар бригады Игнатьев или сам Катуков, то майор «со товарищи» запросто попали бы под трибунал. К счастью для Вересова, комбриг Мельников, будучи сам немало грешен по части выпивки, замял дело, и на этот раз комдив вышел из водки сухим.
Но — сколь веревочка не вейся, а кончик отыщется. Весельчак-майор допрыгался: в феврале, когда его дивизион шел сквозь пургу по заснеженным дорогам от Оленино в район Демянского выступа, он влип в очередную историю, которая оказалась той самой каплей, которая переполняет винную бочку. В снежной мути дорогу колонне тягачей преградила какая-то «эмка» — ни объехать, ни свернуть. Вересов, будучи как всегда изрядно навеселе, не стал долго думать и гадать, кто там сидит в «эмке», а приказал бойцам: «Убрать с дороги эту мелюзгу! Пушкари едут, а она тут под ногами путается!». Легковушка вместе с пассажирами оказалась в кювете, а дивизион бодро двинулся дальше.
А в злосчастной «эмке», как оказалось, ехал полковник Фролов, непосредственный начальник бравого майора. История умалчивает, как начарт корпуса выбрался из кювета, но через месяц он дознался, кто устроил ему снежную ванну. В итоге Вересов был вызван перед его грозные очи, разжалован до капитана и отправлен в другой корпус командовать батареей. Чужой беде, пусть даже заслуженной, не радуются, но все-таки капитан Дементьев вздохнул с облегчением.
Мирная лесная жизнь кончилась в конце марта. Пришел приказ о передислокации армии — 1-й механизированной бригаде предписывалось следовать к станциям Осташков и Черный Бор и там грузиться в эшелоны. Куда их перебрасывают, не знали не только бойцы, но и командиры — оставалась только гадать да уповать на привычное «там видно будет».