Мы всякую жалость оставим в бою…

Орлов Борис Львович

У меня из всего марша по пустыне только два отчётливых ощущения, это дикая жажда и невыносимая жара. А ещё сама Гоби. Прямо шли, чуть ли не азимуту, точно на Гуйсунь. Там нам противостояла мощная Суйюаньская группировка японцев, подкреплённая китайскими солдатами. Тысячи невооружённых местных жителей были согнаны на строительство оборонительных рубежей возле города… Наши неприятности начались ещё в походе. Вначале у нас кончилось топливо. И пока мы добились его переброски транспортной авиацией прошло два дня. Всё это время мы изнывали от жары и недостатка воды, хотя военные бурильщики старались изо всех сил. Наконец топливо было доставлено отдельной воздушной бригадой под командованием майора Макса Шрамма. Отправив с самолётами заболевших, группа рванулась на максимально возможной скорости через пустыню, пытаясь наверстать потерянное время, хотя все понимали, что это бесполезно. По сообщениям, полученным нашими радистами ударная русская группировка продвигалась успешно, немцы — тоже. Прикреплённые к нам русские части, восьмая мотострелковая дивизия под командованием полковника Чекмарёва, так же нервничала из-за опоздания и завидовала своим более удачливым товарищам. При подходе к укреплениям города, километров за сто мы были обнаружены японским воздушным разведчиком, долго кружившим над нами. Но наши зенитчики не подвели, и вскоре дымный факел прочертил небо. Не знаю, было это случайностью, или наоборот показателем отличной выучки, но снаряд сто миллиметровой зенитки угодил прямо в мотор, превратив Ki-27 в пылающий шар. Но мы рано радовались, буквально через тридцать минут на нас набросились японские истребители, начавшие штурмовку нашей группы… Это был настоящий ад! Ревущие моторы, грохот пулемётов, взрывы маленьких бомб, которые несли нападавшие, смешали наши ряды. Командиры некоторых подразделений докладывали, что им пришлось применять силу, чтобы подавить вспыхнувшую панику среди солдат. Русские же вели себя на удивление хорошо: по команде всё, что могло стрелять, от винтовок до зениток уставило свои стволы в небо и изрыгнули огонь. Им удалось свалить два самолёта. Пилоты не выпрыгнули. Мы потеряли убитыми около сорока человек и почти столько же было ранено. Наскоро похоронив убитых двинулись дальше, и вот уже вскоре можно было рассмотреть окружавшие город укрепления в бинокль. Нам противостояли четыре китайские пехотные дивизии, а также пять кавалерийских дивизий и две кавалерийские бригады. Вокруг города были вырыты окопы, наскоро построенные дзоты и бункера, ограждения из колючей проволоки, волчьи ямы, минные поля. Прорвать такую оборону было нелегко, но тем не менее генерал решился на атаку. Вначале началась артподготовка: десятки орудий начали свой могучий разговор,

засыпая окопы, разрушая бункера и заграждения. Пышные султаны взрывов, казалось, достигали облаков. Всё заволокло пылью и дымом, начинались иногда непонятные пожары, сам воздух стонал от непрерывного грохота и стона рвущих его залпов. Тем временем подоспела воздушная поддержка, вызванная по рации. Около сорока «Хейнкелей сто одиннадцать» возникли, казалось из ниоткуда и вывалили смертоносный груз прямо на укрепления. Работа была просто ювелирной, чувствовалось, что за штурвалами этих машин сидят опытные лётчики. Ни одна бомба не легла на мирный город. И, как выяснилось, зря. Едва наши танки стали развёртываться для атаки, как из развороченных окопов ринулась дико орущая толпа китайских солдат. Они бежали прямо на нас, выставив вперёд штыки. Фанатично и упорно…

Майор Макс Шрамм. Восточный фронт

Поначалу мы в Баян-Обо стояли. В Монголии что хорошо? Степь ровная, плоская. Топливо, воду и боеприпасы завёз, куда твоей душе угодно, там и аэродром. Только ограждение флажками поставь, и летай. И на вынужденную где хочешь садись. Всегда площадку найдёшь. А что плохо? То, что воды мало, раз. Дорог нет. Два. И ветры эти… Три. Летом — жара под сорок, зимой — тоже сорок, только ниже ноля, и ветер пронизывающий. От него никуда не деться. Первое время по неопытности многие поморозились. Жили-то в юртах, а ставить их толком не умели. Как буран налетит, так её сносит, ну и соответственно, небоевые потери. На взлёт идёшь, ощущение, что машина горит — из всех щелей песок сыпется. Кошмар, одним словом! Мне-то ещё ничего, у меня испанский опыт был, умел что-то делать, а вот остальным лётчикам куда как хуже пришлось. Ребята совсем молодые, только после училищ, «взлёт — посадка» их звали. А жёлтые опытные и злые. На китайцах с корейцами научились неплохо летать, да и инструктора у них тоже с испанским опытом, англичане и французы… Двадцать восьмого августа я в Монголию прибыл. В Георгиевске-на-Амуре получил новенький «сто одиннадцатый» последней модификации, с усиленным бронированием и более мощными моторами. У меня на испанской «бэшке» ещё по девятьсот пятьдесят кобыл ДБ-600ЦГ стояли, а эта модификация уже с «Юмо» шла. По тысяча двести. Ну и соответственно, всё подросло, и скорость, и дальность, и грузоподъёмность. А для обороны шесть УБ стоит, по 12 и 7. С приличным боезапасом. Не успел я машину принять, бежит ко мне вестовой, в штаб меня вызывают. Ну, прихожу я злой как собака, а там меня с ходу в лоб, бац! Герр гауптман, так как вы есть герой Рейха и России, только что поступил приказ Объединённого Командования о присвоении вам очередного звания, это первое, на сладкое. А второе, герр майор, езжайте сейчас на вокзал и принимайте под своё командование прибывающих через два часа сюда лётчиков. Весь сто пятидесятый полк. Все четыре эскадрильи. Шестьдесят два экипажа. И вот ещё что, герр майор, завтра в двенадцать ноль ноль ваш полк уже должен быть в воздухе, следуя на фронт. А это ваш водитель и проводник по нужным вам местам. И показывают мне на молоденькую фройлян в форме, скромненько так в уголке примостившуюся на табуреточке… Нет, я, конечно знал, что все русские сумасшедшие, но не до такой же степени?! Но что делать, приказ есть приказ, и приступил я к его выполнению… Вышли мы из управления вместе с дамочкой, и ведёт она меня к небольшому «кюбельвагену», который в Нижнем Новгороде по лицензии «Фольксвагена» для армейских нужд выпускают. Залез я в лоханку, бросил портфель с бумагами на заднее сиденье и командую ей, мол вези меня на вокзал для начала. Ну, помчались мы. Пока у коменданта вокзала свой полк ждал, успел созвониться с Управлением опять, и всё, что надо выяснить. Так что когда эшелон к платформе подкатил и пилоты мои выгружаться стали, всё на ходу было. И машины со складов на заводской аэродром пошли со снаряжением и положенным довольствием, и самолёты отобраны и предполётную подготовку проходили. И успели начальника эшелона по рации предупредить о моём назначении… Только я трубку на аппарат положил, паровоз свисток даёт. О прибытии. Колокол брякнул, дверцы вагонов открылись, личный состав из вагонов полез, строится стал. Я старшего углядел и к нему, а фройлян моя следом топает, подхожу к капитану, представляюсь, тот глаза выпучил, но доложил о прибытии. Я ведь и форму сменить даже не успел ещё, так и ходил в нашей, немецкой. Короче, погнали мы колонну на завод, где нас машины наши боевые ждали. Там, слава Богу, всё уже готово было: «Хейнкели» заправлены и снаряжены, боезапас подвешен, имущество упаковано и в транспортники загружено. Собрал я штурманов, полётные карты раздал, команду на вылет дал. И пошли мои птенцы на взлёт… Как я полк довёл до места базирования — ума не приложу. Так ведь ещё и сели. Правда, когда последний бомбер на посадку заходил, уже темнеть начало, но успели приземлиться все. Я команду дал экипажам в машинах ночевать, потому что вокруг одно поле голое, на улице мороз минус двадцать, а в самолётах хоть комбинезоны можно к аккумуляторам подключить и спать в тепле. БАО же приказал немедленно обустройством аэродромом заняться: палатки ставить, капониры под самолёты рыть и укрытия для боеприпасов и горючего. А сам командиров эскадрилий в свой самолёт пригласил и знакомиться стал. Выяснилось нечто кошмарное, вообще-то, настоящий пример знаменитого русского разгильдяйства, которое во всём мире известно. Полк этот, сто пятидесятый бомбардировочный, сводный был. Все собрались только в эшелоне и кто, что, чего — только со слов друг друга и знают. Основной контингент пилотов на «СБЮ» летал, наши птички практически на ходу осваивал. Ну, штурмана, они и есть штурмана. Только вот половина из них гражданской авиации, и о военной специфике представления не имеют. А что касается стрелков, то у меня вообще волосы дыбом встали под шлемом — обычные армейские пулемётчики из рот тяжёлых пулемётов. Зато все — добровольцы! Честно говоря, мне после такого знакомства захотелось застрелиться. Причём не только самому, но и того идиота шлёпнуть, который этот маразм затеял, и только чудом мы вообще смогли взлететь и сюда добраться. Выяснилось, что на самом деле наши «Хейнкели» пилотировали в воздухе пилоты транспортников заводских. Эти-то ребята «сто одиннадцатые» знали, а те кто должен был бомбардировщики вести за штурвалами их машин сидели, всё наоборот вышло. Распустил я командиров своих, пожевал кое-как всухомятку холодными консервами из пайка, запил кофе из термоса остывшим, и завалился спать, по русской пословице, мол утра вечера мудренее. Утром буря поутихла, бойцы из батальона аэродромного обслуживания палатки поставили, рацию установили, ну я и давай с командованием связываться. Добрался до самого Фесенко, а тот вообще не знает, что к нему на помощь полк бомбардировочный прибыл. Бардак страшенный! Немудрено, что японцы наступают вовсю. В общем, доложился я о прибытии, и говорю что выпускать нас в бой полное безумие: экипажи не укомплектованы и необучены, бомбы ещё не прибыли, и когда будут — никто не знает, топлива нет, аэродром не оборудован, зенитного прикрытия нет. А этот сукин сын ничего слышать не хочет, обрадовался, гад, и орёт в микрофон, что немедленно взлетать и японцев бомбить! Я уж и так и этак, а он под конец стал вопить, что под трибунал отдаст. Ну, психанул я и в микрофон прямым текстом ему в ответ, что мол тебя, скотину, надо под суд отдавать, а людей я гробить не дам, а если он чего-то против имеет, то я самому фюреру буду жаловаться вместе с Александром Николаевичем! Благо, те меня лично оба знают. Затих полковник и рацию отключил. Я тоже микрофон бросил, велел начальника БАО вызвать на доклад. Тот явился, капитан сапёрный, весь чёрный от усталости, шатается, но на ногах ещё стоит. Доложился. Полосы взлётные размечены, палатки для жилья установлены, часть капониров отрыта, но дерева для перекрытий нет, пока просто маскировочными сетями затянули все машины. Просит разрешения бойцам своим отдых дать. Те уже сутки пашут. Ну, пошли мы с ним осматривать фронт работ, остался я, можно сказать, доволен, и к просьбе его снизошёл, только велел посты выставить, а утром после подъёма продолжить работы согласно плана. Ушёл капитан, вызвал я к себе опять командиров эскадрилий и повелел им предоставить мне полные списки народа с характеристиками, кто где летал и на чём и сколько. А ещё приказал всем воздушным стрелкам караул сменить немедленно. И дал на всё времени до вечера. Штурманам эскадрильи велел карты изучать, чтобы на местности не путались. После обеда приступили к комплектованию экипажей, ну с этим просто, разделили всех по должностям, свели по специальностям, вот тебе и экипаж. Проблема в том, что его ещё сладить надо, а потом, соответственно, звенья, эскадрильи, полк. А половина народу вообще ничего не умеет, и самолёт не знает, зато речи партийных вождей от зубов отскакивают… Ну прямо вредительство настоящее! Тут меня к рации вызвали, какой-то подполковник из штаба ОМК и доложил, что вышла к нам колонна с грузом бензина, авиабомб и патронов, а так же зенитный дивизион для прикрытия, плюс пятьдесят кубометров леса и досок. И чтобы ждал я эту колонну завтра к утру, а сутки уж своими силами обходился, и никуда экипажи не посылал, ни на какие вылеты. Обрадовался я, собрал своих командиров и передал им всё, что им положено знать было. Те тоже повеселели, приободрились, и как-то легче на душе стало… Утром колонна действительно пришла. Бомбы привезли разные, патроны, горючее. И лес пришёл, и дрова, и даже уголь, и зенитчики, со счетверенными Flak-30/38 и восьмидесяти восьми миллиметровыми Flak 18 на шасси «Бюссинга — 900», вот, в принципе и всё, если не считать, что в качестве транспорта и тягловой силы выступали лошади… Обрадовался я, отобрал лучшие, вернее, работоспособные экипажи, и в воздух их погнал. К вечеру выяснил, что два звена по три машины у меня есть, боеспособные, да ещё машин пятнадцать через недельку будет, ну а остальные — в лучшем случае через месяц. Так и доложил в штаб Корпуса, и давай народ дрессировать. Надо сказать, ребята пахали как проклятые, с утра до вечера, и через неделю я уже не пятнадцать машин в небо поднял, а сорок, а ещё через неделю и весь полк в небо взлетел. За это время наши зенитчики отличились, двоих японцев завалили, разведчиков. И ещё новость хорошая пришла — Фесенко осудили, и на его место генерал Слащёв прибыл. Войска сразу духом воспрянули, и японцам под Баин-Цаганом хорошо врезали. Мы в тот день на первый боевой вылет пошли, всем полком, под прикрытием истребителей. Ох и каша же там была жуткая… Сверху поначалу и непонятно было, что там творится, то ли вулканическое извержение, то ли котёл гигантский. Вершина горы плоская, вся дымом затянута, чёрным таким, даже на вид жирным, будто нефть горит, или танки полыхают вместе с экипажами. Только видно как по дыму этому рябь пролегает, от взрывов, на мгновение, да просверкивают вспышки взрывов сквозь мглу. Одним словом — ад кромешный, как в Испании мы устроили тогда. А вокруг подножья коробочки наши горят, лёгкие, БТ и Т-26. Новые машины мы только весной получать начали, поначалу на старье воевали… Ну подходим мы, значит, к цели, штурман расчёт выдал, курс подправил чуть, на два градуса, тут откуда ни возьмись со стороны солнца их «двадцать седьмые», и много… Я в микрофон ору: «Сомкнуть ряды, стрелкам огонь без команды!» Сразу по ушам грохотом ударило, замолотили мои ребята из пулемётов, краем глаза углядел, как один прямо в воздухе рванул, и тут наше прикрытие на «сто двенадцатых» вмешалось. Короче, оттеснили их, а мы уже на курс легли и люки открыли. Посыпались наши подарки самураям на головы, и не всем они по душе пришлись. Сделали мы первый заход, цель-то крошечная, а бомб у нас по две тонны у каждого, я полк на правый разворот увёл, глянул верх, мама моя! Там такая каша… Видывал я в Испании всякое, но такое — в первый раз: очереди полощут, обломки сыпятся, парашюты пылают, а народ вниз камнем летит. Ну, мы на второй заход пошли и ещё добавили, а потом назад, на аэродром… Приземлились, пилоты повыскакивали, на техников орут, мол давай, шевелись, подвешивай да заправляй! Там желтопузики наших ребят гасят, помочь надо! А я начальника вооружения к себе подозвал, схемку ему начертил одну и велел к нашему возвращению приготовить. И пошли мы на вторую ходку. Ещё злее, ещё свирепее. Подходим к цели, в небе ещё страшнее, облаков и не видно, солнце-то с трудом различаешь, словно не день светлый, а ночь. Ну, короче вывалили гостинцы, я команду даю стрелкам, из нижних кормовых пулемётов огонь по земле. Сам, конечно соображаю, что высота далеко за тысячу метров, но пуля двенадцать мм немало весит, да вниз ещё, да закон притяжения, может, кого и осчастливит… На третий заход я под плоскости пару бочек подвесил, с испанской смесью, мы там приспособились, бензин пополам с керосином мешали и на республиканские части скидывали, хорошо полыхало… В общем, вывалили мы бомбы. Я на третий заход пошёл, с пикированием пологим, а «Хейнкель» туша тяжеленная, еле выйти успел, но бочки мои от души рванули, и огня внизу сразу добавилось. Сели на поле когда уже темнеть

начало, чего там, дни-то короткие уже, осенние. Машины зачехлили. А я экипажам велел после ужина не расходится, а собраться всем в столовой. Ну, сначала всех поздравил с началом боевого пути, а потом разбор полётов произвёл, никому мало не показалось. Всем всё припомнил, и маневрирование неуклюжее, и растерянность, и самое главное, что мазали практически все, хорошо, хоть никого не сбили, а истребители наши больше половины машин потеряли, прикрывая нас… О чём я и напомнил… И велел спать укладываться немедленно, потому — что утром опять в бой. Техники всю ночь дыры в плоскостях латали, да готовились к дню тяжёлому предстоящему. А день действительно, выдался плохой. Ночью японцев не бомбили, и они смогли подтянуть зенитное прикрытие, словом, две машины мы потеряли в первый вылет, да ещё одному снаряд прямо в раскрытый люк угодил, и осколками ещё троих повредило, шли-то плотно, чтобы от шальных истребителей отбиваться. Я им команду дал груз вываливать и домой идти, а их на обратном пути всех перехватили и пожгли, неопытные ведь совсем, мальчишки, одно слово. И в последнем вылете одного истребители зацепили, но до нас он дотянул. А раненых много было. На третий день я едва половину полка в небо поднял, но сделали мы четыре ходки, потеряв ещё троих. Думаю, чем завтра воевать будем? Боезапаса нет, половина машин из строя вышла, пилоты устали до полусмерти, топлива на один вылет осталось, да хорошо, ночью транспорт опять подошёл, привезли нам всё, что требовалось, да санитарным рейсом раненых отправили в Георгиевск. Техники наши уже ходят, шатаются, но дело своё делают: машины латают, моторы чинят, регламент проводят. Ещё бы — где это видано в мирное время по три-четыре вылета в день производить? А на войне это нормальная вещь. Ещё приехали ко мне ребята из штаба ОМК, приказ привезли, послезавтра разбомбить Халунь-Аршан, крупный узел железнодорожный, откуда половина японских войск снабжалась. Почесал я в затылке и говорю им, что лучше бы туда вообще-то либо пикировщики, либо штурмовики направить, больший эффект от удара будет, мне в ответ — не получиться, из-за этого идиота Фекленко мы практически без авиации остались, раздербанил он все соединения, их жёлтые по частям и размесили, и противостоят сейчас всей японской армаде наш полк бомбардировочный, да два полка истребителей, в которых самолётов на один даже полного состава не осталось. Мне даже страшно стало от таких потерь. Но раз надо, значит надо. В армии приказы не обсуждаются. Пораскинули мы мозгами, и решили ночной вылет делать, так безопаснее будет. Взяли с собой ФАБы — 250, только-только они к нам поступили, ох и хорошая же штука… Разнесли мы эту станцию в клочья. И я за то, что штурман нас точно на цель вывел, представил его к Георгию третьей степени. Японцы и сообразить ничего не успели, палили в белый свет, как в копеечку. А мы со стороны их тыла зашли и назад рванули потом, по прямой. Жёлтые палят, а нас то там нет… Правда, как полыхала станция далеко видно было, нам сверху особенно. Самое главное, никого не потеряли из своих. Все домой вернулись. В смысле, на аэродром. Японцы после этого немного поутихли. И это дало нам недельную передышку, наземным частям. Они темп сбавили немного, и тут приказ нам пришёл о перебазировании на Баин-Тумен. Это неподалёку от нас было. Наземный персонал своим ходом отправили, а самолёты после вылета должны были уже туда отправиться. Бомбили мы Баин-Цаганский выступ, где самураи сильно вклинились. Прилетаем обратно, садимся. Не аэродром, а голое поле. Один барак стоит, да посадочное «Т» выложено. Ну, сели. Только самолёты откатили в линейку, опять моторы гудят, хорошо, что сразу разобрались, эскадрилья истребителей на посадку идёт, наших. Приземлились они, командир их, капитан Кустов мне докладывает, что прибыл вместе со своей эскадрильей в моё распоряжение, и приказ в пакете подаёт. Не успел я его открыть, опять моторы гудят, и снова к нам гости, Ер-2, «Хейнкели», «Сикорский-Юнкерс» пикирующие, транспортники. А к вечеру казаки целую толпу заключённых из концлагеря пригнали, цыган с евреями, добровольцев из сибирских лагерей. Те на себе и топливо приволокли, и боеприпасы, и лес. А как разгрузились, их сразу на стройку погнали, аэродром строить, землянки копать, капониры, позиции для зенитчиков оборудовать. Ночью к нам опять гости пожаловали, сел «пятьдесят второй» юнкерс транспортный, а на нём сам генерал Врангель прилетел, Александр Николаевич, заместитель командующего, его с двадцать пятого августа туда направили. Вызвал он меня к себе в самолёт, обрисовал обстановку, а потом, значит, в лоб, любимым русским инструментом по имени кувалда, что мол, решили они с господином генералом Слащёвым, изучив опыт прошедших боёв создать нечто новенькое, и назвали это воздушной армией. Теперь в составе части будет будут два полка фронтовых бомберов, полк штурмовиков, полк пикировщиков, и три полка истребителей прикрытия, со всеми наземными службами. Плюс особая разведывательная эскадра и полк ночников. Тут мне плохо стало. Я его и спрашиваю, мол, задачи-то какие мы решать должны? Да и должность командира такого подразделения генеральского уровня… А он мне в ответ, не переживай, мол. Получится, значит. Будем всю авиацию так переделывать, а нет, так нет, никто тебя винить не будет, учтём уроки и ещё что-нибудь придумаем. Так, что, майор, жди ещё гостей. И почти целую неделю нас никто не тревожил особо, а мы комплектацией и слаживанием боевым занимались. Вдруг через неделю объявляют обращение Верховного Воеводы России, что мол сегодня, первого сентября сего года польские демократы при прямой поддержке Франции и Англии без объявления войны вторглись на территорию России, идут ожесточённые приграничные бои… Мои орлы даже приуныли, да в обед нам новое обращение зачитали, на этот раз наше, немецкое — Адольф Гитлер, верный союзническим обязательствам объявил Речи Посполитой войну, и части вермахта начали активные боевые действия против польских агрессоров. Что тут на поле началось! Лётчики от избытка чувств стрельбу в небо открыли, митинг организовали, наш политуполномоченный Ююкин речь толканул, меня качать начали. Как представителя союзнических частей. Вечером сводку зачитали. Я и обалдел, дружок мой школьный отличился, Вилли Хенске. Так прямым текстом и заявили, что рота тяжёлых панцеров специального назначения под командованием лейтенанта СС Вилли Хенске уничтожила в течение дня полк польских «Рено», кавалерийскую дивизию и два артполка ста семимиллиметровых гаубиц французских, не потеряв ни одного человека и ни одной машины. Мне даже на душе полегчало, а ночью нам и первый боевой приказ на армию пришёл — совершить налёт на резервную японскую мотомеханизированую бригаду, стоящую возле Номон-Хан-Бурд-Обо…

Глейвиц. Оберштурмфюрер СС Вилли Хенске. 1939 год

Первого сентября в обед объявили тревогу. Мы как раз наши новенькие танки обкатывали, только что полученные, «Т-28» называется. Только не те, на которых я в «Каме» катался, а новые, модернизированые. Пушка — 8,8 см, дизель и броня — уральские, оптика и радиооборудование — наши. Не машина, а сказка! Идёт плавно, в отсеке просторно, комфортно. А броня! Лоб — 80 мм, а борт — 40! Ни какой 37-милиметровой пушкой не пробить! Ну ещё бы, такая бандура! Короче, пожрали мы с ребятами в столовке, вдруг сирена. Мы бегом на плац, только я своих эсэсманов построил, командир пред строем вышел и стал нам приказ Фюрера зачитывать. А в приказе том говорилось вот о чём: мол сегодня, первого сентября войска Ржечи Посполитой без объявления войны вторглись на территорию нашего товарища по Тройственному Союзу, России. И верные союзническому долгу, для защиты геноссе, дружба с которым скреплена кровью под Варшавой и в Испании, он, Фюрер немецкого народа Адольф Гитлер вынужден объявить войну Польше. Я даже строчки из приказа запомнил наизусть: «Польское государство отказалось от мирного урегулирования конфликта, как это предлагал сделать я, и взялось за оружие… Вероломное нападение на нашего союзника, которое нестерпимо для великого государства, доказывает, что Польша не намерена с уважением относиться к границам наших верных соратников по Договору Нового Тройственного Союза. Чтобы прекратить это безумие, у меня нет другого выхода, кроме как отныне и впредь силе противопоставить силу».

А посему, вперёд! Пленных не брать, поляков — не жалеть! За вероломство наказать требуется примерно!.. Закончил речь наш оберштурмабаннфюрер и велел экипажам танки к бою готовить, все, без исключения, а офицерам, я к тому времени уже оберштурмфюрером стал, в штаб явится за получением задания. Ну, я своим гавкнул. Те только сапогами затопали и в парк умчались, а я в штаб пошёл, вместе с остальными. Завели нас в тактический зал, это где ящик с песком стоит, на котором местность моделируют, и стали нам боевую задачу ставить. Всем досталось. Кроме меня. Нет, я, конечно, понимаю, что рота моя особая, и машины у нас экспериментальные, но если война, то какие там опыты? Воевать — так все должны в бой идти, а не отсиживаться за спиной у друзей, тем более, что я русским личный долг имею, не зря же они меня три года учили? В общем, настоял я на своём. Получил приказ и рванул в парк, к своим ребятам, а там пыль столбом, дым коромыслом, манны мои боезапас грузят, ходовую проверяют, солярку заливают. На башни траки запасные вешают, ящики инструментом забивают, всё, что положено по регламенту. Тут смотрю, один краску где-то раздобыл и на башне написал: За Родину! За Союз! Ну, я конечно ему высказал поначалу, а потом подумал, и одобрил всё-таки. Инициативу. Только в свой «Т-28» залез, гарнитуру на уши натянул, как слышу команду: На выход! Ну, так всё и началось…

Подполковник Всеволод Соколов. Восточный Фронт. 1939 год

И вот я снова на Дальнем Востоке. Господь хранит меня, и вместо жуткой мясорубки Дальневосточного или Забайкальского фронтов я прибываю в Монголию. Поздним вечером мы выгружаемся в Дзамын-Уд с недавно построенной железной дороги. Лихорадочная разгрузка танков после двухчасового стояния в тупике, ругань с комендантом вокзала, сочный мат господ офицеров из других частей, ожидающих своей очереди — все это действует на меня «умиротворяюще». Если в обычное время в России две беды — дураки и дороги, то теперь добавляется еще стихийное бедствие в лице Главного Управления Военных Перевозок. Кроме того, в Дзамын-Уде присутствуют еще и монгольские чиновники, чья деятельность, бесспорно, добавляет «порядка и организованности».

Наконец, наоравшись и охрипнув, я, вместе с двумя ротами своего батальона двигаюсь по дороге на Эрлянь. Темно как в могиле. Тусклый свет светомаскировочных фар точно сгущает тьму, вместо того, что бы разгонять ее. Наши Т-30 мерно громыхают по ночной дороге. Милосердный Боже, спасибо Тебе за то, что наш комдив, генерал-майор Анненков, в простоте душевной не делает разницы между парадной и полевой формой одежды. Сопровождающие нас Черные гусары прекрасно видны в темноте в своих белых ментиках.

Марш тянется уже второй час. Неожиданно вахмистр, едущий перед нашей машиной поднимает руку. Стоп!

— Стой! — рявкаю я. Ротные дублируют мою команду, и колонна застывает в неподвижности. Мы через чур сладкая мишень на дороге, поэтому я командую, — Башнеры! Приготовиться к отражению воздушной атаки! — и вылезши из танка по пояс, интересуюсь, — Вахмистр, что там?

— Союзники, господин подполковник.

— Не понял, кто?

— Монголы.

Точно. Навстречу нам движутся легкий БА «Хорьх», следом внушительный БА-11, два штабных «Руссо-Балта» и добрая сотня всадников, от которых отделяется группка и во весь опор летит к нам. Вахмистр сдает назад, предоставляя мне как старшему по званию разбираться с азиатскими соратниками.

Среди подъехавших видны золотые погоны даргов. Я решаю взять инициативу в свои руки:

— Кто такие?

— Конвой фельдмаршала Джихар-хана! — раздается в ответ веселый голос, — Разрешите поздравить багши-дарга с присвоением очередных званий!

Господи, да ведь это же Лхагвасурэн, собственной персоной! За девять лет, конечно, изменился, но в узеньких глазках прыгают прежние веселые чертики. Я выскакиваю из машины:

— Жамьянгийн, дружище! — тут я, наконец, обращаю внимание на его погоны. — Прошу извинить, господин полковник.

— Прекратите, Всеволод Львович. Что за счеты между своими?! — он радушно обнимает меня, но тут же принимает официальный вид:

— Господин подполковник, прошу Вас проследовать вместе со мной к хану Джихару, — он не выдерживает и заговорщицки ухмыляется, — а то, если фельдмаршал узнает, что я тебя отпустил, голову мне оторвет. И еще что-нибудь!

Я иду рядом с Лхагвасурэном. Из уважения ко мне он слез с коня и теперь топает пешочком. А вокруг нас всадники, среди которых я вижу несколько знакомых лиц. Вот Дампил Сангийн, вот — Данзанванчиг Дашийн, вон там, дальше — Аюуш Лувсанцэрэнгийн. Я знаю их еще по 1-му механизированному дивизиону. Именно тогда я и познакомился с Джихар-ханом…

В 1930 г. я оказался в группе русских инструкторов, направленных для обучения монгольских войск. Год, проведенный в Монголии, остался в памяти какой-то бесконечной чередой пьяных застолий, ремонтов, проводимых на похмельную голову, так как монгольские цирики и дарги исправно ломали все, что только можно сломать и снова застолий. И вечная жирная баранина во всех видах, то есть жареная и вареная. Я потом лет пять баранину не то что есть, смотреть-то на нее не мог…

Мы подходим к огромному автомобилю в камуфляжной окраске. Вокруг — знаменитый на весь Дальний восток личный конвой хана Джихара. Это молоденькие, чрезвычайно симпатичные девицы в ладно сидящих мундирах. Злые языки именуют их «походно-полевым гаремом», однако девушки прошли не шутейную боевую подготовку и могут запросто укоротить злой язычок. Или, если будет такой каприз, завязать его в узелок. У меня сразу начинает ныть бок при воспоминании о том, как будучи во изрядном хмелю, меня уговорили схватиться с одной из этих «батырок». Правда потом, хан Джихар даже собирался уступить мне ее «на совсем», но мне удалось отбояриться от столь щедрого предложения. Это, кстати, не она ли?…