Мы живые
Шрифт:
Кира лишь раз взглянула на Андрея. Он не обращал внимания на сцену, он смотрел на нее.
Во время антракта они встретили в фойе Товарища Соню, под руку с Павлом Серовым. Павел Серов был безупречен. На Товарище Соне было мятое шелковое платье, лопнувшее справа под мышкой. Она добродушно засмеялась, похлопывая Киру по плечу.
— Ну вот, ты стала совсем как пролетарий, а? Или это товарищ Таганов превратился в буржуя?
— Как ты можешь так говорить, Соня, — запротестовал Павел Серов, растянув бескровные губы в широкой улыбке. — Я могу
— Откуда вы знаете мою фамилию? — спросила Кира. — Мы никогда не встречались.
— Мы многое знаем, товарищ Аргунова, — любезно ответил он, — многое знаем.
Товарищ Соня рассмеялась и, уверенно управляя рукой Серова, исчезла с ним в толпе.
По дороге домой Кира спросила:
— Андрей, тебе понравилась опера?
— Не особенно.
— Андрей, неужели ты не видишь, как много ты упускаешь?
— Я не думаю, что что-то упускаю. Это все слишком глупо. И бесполезно.
— Разве ты не можешь наслаждаться бесполезным лишь потому, что оно прекрасно?
— Нет. Но одно мне понравилось.
— Музыка?
— Нет. То, как ты слушала ее.
Дома, на своем матрасе в углу, Кира с сожаленьем вспомнила, что он ничего не сказал о ее новом платье.
У Киры болела голова. Она сидела в аудитории у окна, поддерживая голову рукой, опираясь локтем на покатую парту. В прямоугольнике окна она видела отраженную в стекле единственную электрическую лампочку под потолком и свое осунувшееся лицо с растрепанными волосами, съехавшими на глаза. Лицо и лампочка расплылись неровными тенями на фоне замершего заката за окном, заката такого же зловещего и холодного, как мертвая кровь.
Ее ноги мерзли — из коридора тянуло холодом. Воротник, казалось, слишком туго стягивал шею. Ни одна лекция еще не тянулась так долго. Было лишь второе декабря, впереди предстояло еще очень много дней ожидания и очень много лекций. Она обнаружила, что ее пальцы мягко барабанят по оконному стеклу, и каждая пара ударов состояла из двух слогов. Ее пальцы выстукивали без конца, против ее воли, имя из трех букв, которое она не хотела слышать, но слышала непрерывно, словно что-то внутри нее взывало о помощи.
Она не заметила, как закончилась лекция и как она медленно пошла вдоль длинного темного коридора по направлению к двери, распахнутой на заснеженный тротуар. Она шагнула на белую от снега улицу, борясь с холодным ветром и поплотнее запахивая пальто.
— Добрый вечер, Кира, — мягко позвал голос из мрака.
Она узнала этот голос. Ноги ее остановились, затем дыхание, затем сердце.
В темном углу у двери, прислонившись к стене, глядя на нее, стоял Лео.
— Лео..как… ты… смог?…
— Я должен был увидеть тебя.
Его лицо было суровым и бледным. Без улыбки. Они услышали торопливые шаги. Мимо пролетел Павел Серов. На мгновение он остановился, впился глазами в темноту, метнул быстрый взгляд на Киру, пожал плечами и поспешил дальше по улице. Лишь раз он оглянулся и посмотрел на них.
— Давай уйдем отсюда,— прошептала Кира.
Лео махнул рукой извозчику. Он помог ей забраться в коляску и набросил тяжелую меховую полость ей на колени. Извозчик рванул вперед.
— Лео… почему ты пришел туда?
— У меня не было иного способа найти тебя.
— И ты…
— Прождал у ворот три часа. Почти потерял надежду.
— Но разве это не…
— Испытание судьбы? Большое испытание.
— Ты приехал… снова… из деревни?
— Да.
— Что… Что ты хотел сказать мне?
— Ничего. Просто увидеть тебя.
На площади у Адмиралтейства они выбрались из коляски и пошли вдоль парапета. Нева совсем замерзла. Твердый слой льда проложил широкий белый проход между ее высокими берегами. Ноги людей протоптали длинную дорожку в снегу. Она была безлюдной.
Они спустились по крутому обледеневшему берегу вниз на лед. Они шли молча, неожиданно одинокие в белом безмолвии.
Нева зияла широкой трещиной в сердце города. Молчание ее снегов вторило молчанию неба. Трубы, издали похожие на маленькие черные спички, выпыхивали слабый коричневый салют закату расплывающимися дымками. Закат разрастался во мгле мороза и дыма; вдруг он раскололся на две части, обнажив алую, трепещущую, словно живая плоть, рану; затем она закрылась, а ее кровь продолжала растекаться выше по небу, словно по мутно-оранжевой туманной коже, которая становилась дрожаще-желтой, потом мягко-фиолетовой и постепенно наливалась несмываемой темной синевой. Высоко и очень далеко маленькие домики вырезали в небе коричневые угловатые тени; некоторые окна выхватили у неба кусочки заката, остальные же едва заметно подмигивали крошечными огоньками, холодными и иссиня-белыми, как снег. А золотой шпиль Адмиралтейства гордо держал отблеск исчезнувшего солнца высоко над помрачневшим городом.
Кира прошептала:
— Я… Я думала о тебе… сегодня.
— Ты думала обо мне?
Его пальцы больно сжали ей руку: он наклонился ближе, и она увидела угрожающе расширенные глаза, насмешливые, надменные, всепонимающие, ласковые и властные.
Она прошептала:
—Да.
Они стояли на середине реки. Лязгал трамвай, карабкаясь вверх по мосту, заставляя дрожать стальные опоры до самых корней, уходящих глубоко под воду.
— Все это время я боролся со своими мыслями.
Кира промолчала. Она стояла прямо, напряженно, неподвижно.
— Ты знаешь, что я хотел сказать тебе, — сказал он, приблизив свое лицо к ее лицу.
И, без всякой мысли, безотчетно, без колебаний, голосом, который как бы выражал чью-то волю, а не ее собственное желание, она ответила:
—Да.
Его поцелуй словно ранил ее.
Ее руки сомкнулись вокруг его шеи. Она услышала его шепот настолько близко, что, казалось, ее губы услышали это первыми:
— Кира, я люблю тебя…
И по чьей-то воле ее губы повторяли настойчиво, жадно, безумно: