Мы
Шрифт:
Сконструированный так, чтобы выдерживать значительный вес, насос даже не закачался от дополнительной тяжести. Он легко поднялся со мной к потолку, и я ощутил затылком и спиной тепло, исходящее от труб. Дверь открылась перед нами, насос заехал внутрь, наступила тьма, колени мои заскользили по гладкому полу служебного тоннеля. Несколько раз рельс менял направление, дважды уходил вверх, и мне приходилось держаться за резервуар изо всех сил, чтобы не сорваться во время подъема. Наконец за поворотом забрезжил свет, и, пройдя вместе с насосом через такую же точно дверь, я увидел запущенную комнату, где на всем - столах, бесчисленных пробирках, стеклышках, микроскопах, лампочке, ввинченной в треснувший патрон - лежал густой слой пыли. Пыльной казалась даже дверь с неровной надписью "ЖИЛОЕ". На правой стене висела доска с приколотыми к ней бумагами, слева же стену заменяла прозрачная, чуть колышущаяся пленка, за которой виднелись уходящие
...
Вновь пискнул насос, и цилиндры, ряд за рядом, начали раскрываться, словно цветы. Внутри у них оказались стеклянные колбы, наполовину заполненные чуть желтоватым раствором, образующим на поверхности густую пену. То, что плавало в этом растворе, я принял сперва за какие-то клубни, но, приглядевшись, сообразил, что это куски мяса разных форм и размеров. Совсем свежие, ярко-красные, с белыми прожилками сала; застарелые, с взлохмаченными волокнами, наполовину сгнившие; ссохшиеся, мумифицированные, обращенные в камень - вся эта плоть застыла каждая в своем времени, пронзенная острыми щупами, выставленная на обозрение, как триумф неведомого мясника. Все щупы оканчивались датчиками, их головки гроздьями возвышались над пеной, и каждая светилась желтым или синим огнем.
Четыре синих, три желтых - насчитал я на одной колбе. Двенадцать желтых, синих ноль - на другой. Сперва я решил, что соотношение огоньков определяет порядок работы насоса (синие - норма, желтые - необходимо вмешательство), но затем понял, что ошибся. От колбы к колбе механизм перемещался хаотически, руководствуясь алгоритмом, ведомым ему одному. Вот он проигнорировал ближайший "желтый" образец и обратился к тому, чьи огоньки делились примерно поровну. Следом, отъехав подальше вглубь зала, насос почтил вниманием три "синих" колбы и две смешанных, после чего посетил подряд четырнадцать "желтых", в разных рядах и на разном расстоянии друг от друга. Во всех случаях процедура сводилась к впрыску ярко-синей жидкости, которая, к моему удивлению, при попадании в раствор никак не изменяла его цвет. Затем произошло нечто странное. Покончив с очередной колбой (один синий, три желтых), насос двинулся было к соседнему ряду, но вдруг дернулся и застыл на полпути. Отчего-то это показалось мне умышленным, наигранным, если такое слово применимо к машине. Конечно, насос внезапно мог испортиться, но почему именно теперь, при мне, а не в один из множества предыдущих рейсов? Возможно, то была паранойя, вспышка подозрительности, в которой разрядилось напряжение последнего времени, однако в сочетании с видимой бестолковостью действий поломка навела меня на мысль о запрограммированном притворстве - как если бы аппарату приходилось время от времени доказывать, что он - нормальная машина, занятая положенным трудом. Его внезапный ступор словно говорил наблюдателю: смотри, я ломаюсь, всем механизмам это свойственно - и эта якобы естественная, подлинная неисправность отчасти маскировала абсурдность его работы. Хотя у меня не было никаких доказательств, я не мог отделаться от мысли, что и движения насоса, и его впрыскивания - не реальный процесс, преследующий какую-то цель, а всего лишь имитация, рассчитанная на невнимательного зрителя.
Я не успел подумать об этом, как следует - внимание мое привлекло к себе иное. У стола, расположенного ближе к двери, пушистый, чуть матовый покров пыли нарушали знакомые мне следы - серия ямок, оставленных странной трехпалой стопой. Чистым выглядел и микроскоп на столе: казалось, его совсем недавно обтерли, зарядили, снабдили свежим препаратом, оставили стоять на виду.
Любопытство оказалось сильнее осторожности, я прижался глазом к окуляру, и окружающий мир - пыльный, заброшенный - исчез. Мы словно обменялись с ним возрастом - теперь лаборатория сияла чистотой, а я был стариком с шумами в голове и ноющими коленями. Я сидел за столом и надиктовывал послание в Блок Четыре, послание Гадайе, которую презирал.
– Я абсолютно против того, чтобы поручать непосредственную процедуру медицинскому
– Первое: для доступа в Контрольную комнату необходимы образцы ДНК - пять наших по отдельности или, как выяснил Мальбран, одна родственная сразу всем. Лично мне не нравится такая система, однако она надежна. Доступ к оборудованию имеют или все, или никто. Второе: с К-ВОТТО определенно что-то не в порядке. При закрытии главного входа он получил большую дозу радиации, это могло повлиять на его программу. Третье: даже если мы поверим, что робот функционирует нормально, и вручим ему образцы наших тканей, мы не сможем запрограммировать его на правильную настройку аппаратуры. Это мог сделать Мальбран - но Мальбран остался снаружи. Таким образом, наша единственная надежда на пробуждение - предложение Кремны, проект "Сын" . Я знаю, это звучит абсурдно - вручить нашу судьбу в руки подобного существа, но, по крайней мере, мы сможем контролировать его через ядро, чего никогда не смогли бы с К-ВОТТО. Единственное, что я могу доверить твоему любимцу, Гадайе - уход за Сыном. Едва тот пробудится в Контрольной комнате, рядом с нашим резервуаром, К-ВОТТО проверит его жизнеспособность и внесет модификации, если это будет необходимо. Таким образом...
Я не успел договорить - затылок мой словно пронзил раскаленный штырь, и мне понадобилось какое-то время, чтобы сообразить - я кричу, кричу, КРИЧУ от боли. Теперь я точно знал, где в моей голове скрыто ядро, и что услышанное ему совсем не понравилось.
"REM-ПРОЦЕСС", - механически, словно загоняя гвозди в мозг, чеканил Голос.
– "НЕДОПУСТИМЫЙ REM-ПРОЦЕСС. ОБЪЕКТ - ЦИМБАЛ, БЛОК СЕМЬ. СТЕПЕНЬ ПОДРОБНОСТИ - 46, 2, РЕКОМЕНДОВАНА ПЕРЕФОРМОВКА, РИСК ДЕЗАДАПТАЦИИ - 12 и 7. ИНИЦИИРОВАНА ВРЕМЕННАЯ БЛОКАДА".
...
На какой-то миг я почувствовал, что разум мой - плотина на пути у бурной реки, и потоки чужих слов и мыслей вот-вот смоют ее, как соломинку. Затем это чувство ушло, и я вновь ощутил себя собой, единоличным обладателем тела и разума. Кем я был - осталось лишь памятью. Ядро отстояло мою целостность. Ядро спасло меня, и все же, хотя я по-прежнему вынужден был следовать его указаниям, оно не могло заставить меня не думать.
Держа руку на микроскопе - этот предмет почему-то действовал на меня успокаивающе - я принялся сопоставлять факты, встреченные мной по пути.
Первое, сказал я, совсем как недавний старик. То, что я увидел сейчас, было сродни пережитому на лестнице при соприкосновении с К-ВОТТО. Без сомнения, и там, и здесь картину мне показала скрытая в моем теле память. Десятки, а то и сотни раз мы подходили к железной двери, смотрели в заботливо очищенный микроскоп. Но почему в последний свой поход я был другим? Почему так изменилось мое тело? И, Господи - всплыло во мне неизвестное слово, символ чего-то пугающего, окончательного, того, что было для старика всем во всём - почему, будучи собой, я был одновременно и им, этим другим, совсем не похожим на меня человеком? Как совмещались во мне белокожий мускулистый мужчина и дряхлая, больная развалина?
Ответа не было, и я перешел ко второму пункту. Старика - меня - звали Цимбал, и эта лаборатория располагалась в некоем Блоке Семь. Был еще и другой Блок, Четыре, там жила Гадайе, которую он - я - считал презренной выскочкой, воровкой, коварным и низким существом. Всего же старик упомянул пятерых, из которых один - Мальбран - был мертв на момент записи.
Третье. Дотронувшись до микроскопа, я активировал REM-процесс, от которого предостерегал меня Голос. Это позволило мне узнать о себе больше. Следовательно, Голосу не нужно, чтобы я знал о себе слишком много. Следовательно, цель моя не является такой уж безусловной. Подумав так, я удивился: при рождении подобный ход мыслей был мне абсолютно чужд. Видимо, что-то впиталось в меня уже необратимо, и возврата к беспечальному детству не было. Как многое меня не пугало до этого времени - и сколь многого я должен был сознательно не бояться теперь!
Какое-то время я был занят лишь тем, что пытался взять себя в руки. Я - чей-то Сын. Я должен был проснуться в контрольной комнате, а не там, где проснулся на самом деле. "К-ВОТТО", возможно, неисправен. Он сделал меня тем, кто я есть. Возможно, при рождении я был изменен - в лучшую или худшую сторону. Моя задача - запустить процедуру. Предыдущий "я" не справился. И все остальные - тоже.
Старик опять встрепенулся, и опять стрельнуло болью ядро. "ИДИ", - получил я приказ.
– "ВСЕ ЕЩЕ МОЖЕТ ПОЛУЧИТЬСЯ". Взяв с собой микроскоп, я открыл дверь лаборатории и очутился в белом, ярко освещенном коридоре. Мой путь лежал вперед, за пределы Блока. Ядро не противоречило этому, возможно, то был верный маршрут, в рамках которого мне разрешалось проявлять самостоятельность.