Мятежная страсть
Шрифт:
– Нисколько. Ведь моего отца нет дома, – ответила та, разглядывая фешенебельный дом из темно-красного кирпича, возвышающийся перед ней.
Она была вынуждена признать, что он выглядит чрезвычайно впечатляюще. На фасад дома выходило несколько высоких прямоугольных окон, переплет каждого из которых был окрашен в цвет слоновой кости, что приятно контрастировало с красным кирпичом. Ставни того же цвета, распахнутые по обеим сторонам окон, придавали дому солидный и даже величественный вид.
К входной двери с улицы вели три ступеньки, сама дверь была также выкрашена краской цвета слоновой кости. В центре двери висел черный дверной молоток, инкрустированный золотом, но не успела Кэролайн протянуть к нему руку, как дверь распахнулась.
Человек, открывший дверь, наверняка был дворецким; выглядел он столь же величественно, как и сам дом. Одетый во все черное, даже не считая нужным смягчить свой мрачный вид хотя бы светлым галстуком, он хранил бесстрастное выражение лица, пока Кэролайн не представилась как дочь графа Брэкстона. Тогда взгляд дворецкого смягчился, и он улыбнулся девушке снизу вверх. Сдержанная, едва заметная полуулыбка показалась Кэролайн сердечной и искренней.
Пригласив гостей в дом, он представился им как Дейтон и с важным видом объяснил, что он один из домочадцев графа. Затем сообщил, что прибыл совсем недавно для присмотра за слугами, приводящими дом в порядок к предстоящему сезону. Самого же графа ожидали только к вечеру. Кэролайн поняла, что если бы они направились в его сельское поместье, то неизбежно разминулись бы с отцом.
В доме кипела работа. Слуги сновали из комнаты в комнату с тряпками и ведрами горячей воды.
Кэролайн вскоре убедилась, что при всем своем бесстрастном виде Дейтон не дает слугам спуску. Он коротко приказал – и две проворные служанки в одно мгновение распаковали вещи девушек. На втором этаже дома располагались пять спален и большой кабинет, для Кэролайн и Черити были отведены соседние комнаты.
Пройдясь по комнатам второго этажа, Кэролайн, сопровождаемая Бенджамином, поднялась на третий этаж, чтобы посмотреть, насколько удобна отведенная ему комната. Оставив его разбирать вещи, она снова спустилась на второй этаж и помогла Черити найти запасную пару очков.
Черити тоже устраивалась на новом месте. Кэролайн ощутила в душе нарастающее беспокойство и поняла его причину. К ночи здесь должен был появиться ее отец, и она беспокоилась, как он примет ее. Окажется ли он столь же притягательным человеком, каким казался дочери по письмам? Понравится ли ему ее внешность или он будет разочарован? Полюбит ли он ее? И, что столь же важно, полюбит ли она его?
Она задержалась у двери в просторную библиотеку на верхней площадке лестницы и заглянула внутрь. Комната сияла чистотой и безупречным порядком, но не давала ощущения тепла. Окажется ли ее отец столь же чопорным, как и его библиотека?
Кэролайн еще больше забеспокоилась, пройдя по всем комнатам первого этажа. Какой же здесь царил порядок! Порядок и чертовский холод! Слева от прихожей, обшитой деревянными панелями, располагалась гостиная. Отделанная золотом и слоновой костью, драпированная нежно-розовой тканью, она выглядела прелестной, но неуютной. Кэролайн попыталась представить себе своих двоюродных братьев, привольно расположившихся на розовых диванах, и невольно рассмеялась. Богатая мебель в чехлах вряд ли смогла бы выдержать их большие, немного неуклюжие тела, облаченные в рабочую одежду, а натертые до блеска полы не гармонировали бы с башмаками, с которых они всегда забывали счистить грязь. Нет, Каймен, Люк и Джордж чувствовали бы себя в этой комнате столь же скованно, как и она сама.
Справа от прихожей располагалась парадная столовая. Центральное место в ней занимали массивный стол красного дерева и двенадцать кресел, в буфете у дальней стены поблескивали резной хрусталь и кубки с золотой каемкой. Столовая била в глаза богатством и роскошью, но тоже казалась холодной и неуютной.
Пройдя по длинному коридору, Кэролайн обнаружила еще одну библиотеку, расположенную сразу же за гостиной. Открыв скромную дверь, она растерялась, увидев совершенно другую обстановку. По-видимому, именно в этой комнате ее отец на самом деле и жил. Она задержалась на пороге, сомневаясь, можно ли ей вторгаться в святая святых этого дома, но потом все же вошла. Ее внимание привлек чудесный старинный письменный стол, возле которого стояли два потертых кожаных кресла, а также многочисленные книги, полки с которыми занимали две стены. Окна третьей стены выходили в маленький садик. Полюбовавшись видом из окон, Кэролайн повернулась к четвертой стене и застыла на месте от удивления. От пола до потолка эта стена была увешана ее собственными рисунками – начиная от неуклюжих набросков животных, нарисованных ею в самом раннем возрасте, до более искусных изображений домов и деревьев. В центре этой экспозиции располагался рисунок, особо памятный Кэролайн. Подойдя к нему поближе, она только покачала головой и улыбнулась. Это была ее первая попытка сделать семейный портрет. На рисунке были изображены все: ее бостонские родители, Черити, ее братья и даже ее отец, хотя она и поставила его несколько поодаль от всех остальных.
Внешность всех героев семейного портрета не могла не рассмешить. Кэролайн не стала выписывать их туловища, ограничившись кружочками, руки и ноги изобразила в виде палочек и все внимание уделила почему-то зубам. Маленькие улыбающиеся лица с громадными торчащими зубами!
Ей было тогда около шести лет, и она весьма гордилась своей картиной.
То, что отец сохранил все ее рисунки, глубоко тронуло Кэролайн. Должно быть, мать Черити, не говоря ни слова Кэролайн, посылала их ее отцу.
Кэролайн оперлась о край стола и долго смотрела на развешанные на стене рисунки. Она заметила, что на ранних ее рисунках еще присутствовал образ отца, но, по мере того как она делала успехи в технике и взрослела, он больше не появлялся на картинах. И все же он сохранил все ее рисунки… Теперь, после этого открытия, она воспринимала его не столько как графа, сколько как реального близкого человека – как отца. Она внезапно осознала, что лишь так он мог разделить с ней ее детство. Мысль эта уколола ее.
Кэролайн, всегда в высшей степени уверенная в себе, вдруг ощутила неожиданное смущение. Эти развешанные на стене рисунки показывали, что отец всегда помнил о ней. Но почему же тогда он отправил ее в колонии? Он наверняка должен был понять, что по прошествии какого-то времени она неизбежно начнет называть своих тетю и дядю мамой и папой. Ведь ей было всего только четыре года, когда она стала их ребенком. И столь же естественно братья Черити стали ее собственными братьями. Он не мог не понимать, что все воспоминания ее детства улетучатся в новой обстановке и в новой семье.
Внезапно острое чувство вины пронзило ее. Он принес себя в жертву. Ведь мама столько раз говорила ей об этом! Она снова и снова объясняла ей, что граф хотел, чтобы у его дочери была нормальная семья, чтобы она в своей новой семье чувствовала себя окруженной любящими родственниками. Почему же он не подумал о том, что, возможно, отцовской любви будет ей вполне достаточно?
Боже, она ведь никогда не отвечала на его любовь! Какого труда ей стоило сесть за письмо, чтобы написать хотя бы несколько ласковых слов! Она была так эгоистична и даже – с раскаянием подумала она – неверна ему! Она ведь задумала вернуться в Бостон, называть там папой совсем другого человека и, что хуже всего, забыть, не успев узнать, своего настоящего отца.
Лучше бы ей не видеть этих рисунков! На глаза навернулись слезы, и она поспешила выйти из комнаты. Вдруг захотелось снова оказаться в Бостоне, и она тут же испытала стыд от этой предательской мысли. Неужели она не может дать своему настоящему отцу хотя бы толику той любви и преданности, которыми она с такой готовностью наделяла свою бостонскую семью?
Кэролайн поднялась в отведенную ей спальню и вытянулась на покрытой накидкой кровати, намереваясь разобраться в своих чувствах. Рассудок подсказывал ей, что она была всего лишь ребенком, когда ее вырвали из привычной обстановки и отдали в другую семью, а потому такие чувства, как любовь и преданность, в данных обстоятельствах изливались на тех, кто был рядом. И все же сердце ее щемило, не внимая доводам рассудка. Насколько проще было бы, если бы ее отец оказался холодным, безразличным к ней человеком. Всю дорогу от Бостона до Лондона она готовилась к судьбе трагической героини, а теперь обнаружила, что это была чужая роль. Реальность оказалась совершенно другой.