Мятежники Звёздного острова

Овсянников Дмитрий

Трое наших, оставшихся в ту ночь нести караул, выбежали навстречу. Им и без разговоров стало ясно, что что-то пошло не так. Хуана – его, еще живого, я вез, посадив впереди себя, – внесли в дом и уложили на лавку.

– Лекаря? – спросил кто-то.

– Пустые хлопоты, он умер. – Десятник дон Рикардо вынул кинжал и поднес клинок плашмя к губам Хуана. Полированная сталь не затуманилась.

Вздохнув, дон Рикардо накрыл тело плащом. Затем молча подошел к столу и вышиб дно у только что добытого бочонка.

– Несите кружки, – сухо приказал он. – Помянем.

Мы выпили – молча, стоя, не чокаясь. Хором пропели поминальную песнь и затихли…

– Как глупо… – произнес

я, стараясь не подать вида, что в горле встал ком. Не вышло – голос предательски задрожал.

– Дон Хуан был рыцарем, – тихо ответил десятник, глядя в стол. – И пал в бою. Как подобает…

* * *

Служба в Королевской Сотне считается самой почетной среди всех войск Острова. Возглавляет ее сам король, и каждый рыцарь с гордостью носит на нашивках, плаще и щите символ королевского дома. Принимают в Сотню не всех – этой чести достойны только отпрыски дворянских семей. Все как один – рыцари, младшие сыновья в роду, не унаследовавшие отцовских земель по старшинству.

О рыцарях Королевской Сотни говорят высокопарно, но лишь при дворе короля, да, быть может, среди мальчишек, играющих с деревянными мечами. Славно вышагивать строем на Дворцовой площади, когда ветер полощет знамена и серебряными голосами вторят ему трубы, славно с мечом наголо охранять дворец его величества или городскую ратушу. Но любому понятно, что этой красотой не рассчитаешься с трактирщиком, портным или оружейником, ее не поднесешь в свадебный дар полюбившейся донье.

Все дело в том, что мы приставлены к государю ради приличия – любой король смотрится голым без собственной гвардии. Его величество привык опираться на своих генуэзских наемников, но пресловутая Сотня досталась ему в наследство заодно с короной, престолом и мантией, и ее, равно как и прочие символы власти, нельзя выбросить. Однако можно упрятать подальше и хорошо бы разделить по частям. Поэтому половина Сотни постоянно стоит в столице на страже дворца его величества, прочие посменно несут службу в пяти уделах Острова – по десятку на каждый.

Рыцарям Сотни полагается денежное жалование, но такое маленькое, что говорить совестно. Пару дней в месяц все мы – разудалые пьяницы, а в оставшееся время приходится беречь каждый медяк. Самое странное заключается в том, что большую часть Сотни такая жизнь устраивает.

Но любой дворянин заскрипит зубами, когда пузатый трактирщик с самым печальным видом плеснет ему кислого винца да бросит в миску, словно подаяние, половник пресной чечевицы (этим кушаньем на Острове обыкновенно давятся крестьяне). И стоит только королевскому рыцарю выйти за дверь, как городская чернь в трактире грянет издевательские куплеты о его пустом кошельке. В лицо смеяться опасаются – мечи идальго все же острее длинных языков. И это не удел младших, недавно присягнувших государю, – старые рыцари все как один знают, что достаток гвардейца за десятки лет службы не увеличивается ни на йоту.

В прежние времена мы просили короля разрешить нам торговлю в свободное от службы время, но получили отказ – нам напомнили, что благородному торговать не пристало. Позже поднять жалование гвардейцам государю предлагали советники, однако он лишь отмахнулся.

– Я сам воин, – сказал он. – И по себе знаю, что рыцарь мечом прокормится.

В молодости государь только и делал, что воевал на Материке; Остров под властью дальних родичей мало занимал его. Неожиданно усевшись на трон, король не изменил взглядов и был по-своему прав – но лишь для тех мест, где шла война. На Острове же настоящей войны не случалось уже лет сто, если не считать мелких стычек.

Итак, наши мечи были не нужны королю. А ненужный королю меч охотно служит разбойнику.

Разбой не требует войны. Главное для него – жители, у которых водятся деньги, еда и вино – до прочего добра мы не жадны. Поэтому лучшее время для гвардейца – служба в провинции, лишь бы не в той, откуда родом он сам. В чужих уделах нет наших родичей, нет и зоркого королевского присмотра.

В народе о нас распускают вздорные слухи. Люди шепчутся, будто нам закон не писан и управы на нас нет. Будь оно так, разве приходили бы мы ночами, переодевшись в платье разбойников? Разве мчались бы назад, заметая следы? Разве сейчас терзались бы горькими мыслями помимо той, что в схватке потеряли товарища?

Что бы ни говорил король советникам, а он все же первый страж закона. И будь случай – покажет это всему Острову в назидание. И случай, похоже, скоро представится. В ту злополучную ночь мы наследили.

– Тело дона Хуана необходимо передать родичам, они живут в Северном уделе, – сказал дон Рикардо. – Его место в родовой усыпальнице. Отправим завтра же. Я сам принесу им эту скорбную весть.

Мы приблизились к бездыханному Хуану. Дрожащий свет масляной лампы замигал на бледном лице и окровавленной одежде мертвого – и только тут я заметил, что из рукава его дублета на правом плече вырван большущий клок.

– Он не снимал дублет гвардейца. Носил на счастье. Даже в налет надевал под накидку…

– Где нашивка? – резко спросил дон Рикардо, указывая на разорванный рукав.

– Сорвана, – проговорил я глухим голосом. – В схватке.

Лицо десятника вытянулось. Он повернулся к окошку и выпустил в темноту поток площадной брани, которой мы прежде от него не слыхали.

* * *

Все началось с того, что мы – десять товарищей-гвардейцев во главе со старым Рикардо де Айлой (он вдвое старше любого из нас; половину жизни носит дублет и латы Королевской Сотни, дослужился до десятника, нажил долгов лет на пятьдесят вперед, роскошное собрание кинжалов и невозмутимый дух) – с нетерпением ждали назначения из столицы в Восточный удел. Из двух его портовых городов круглый год ходят на Материк торговые суда. Через весь Восточный удел от побережья идет тракт – дорога в столицу, и лишь ей этот многолюдный край уступит в богатстве.

Восточный удел издавна облюбовали купцы: мореходы – владельцы кораблей и те, что торгуют с мореходами. Даже те из них, что попроще, процветают – редкий торгаш там не держит своей усадьбы, роскоши которой позавидует иной сеньор. Самые богатые ухитряются даже покупать себе земельные наделы и затем наживаются поборами с местных крестьян.

К купеческим-то владениям и приглядываются служилые люди. С крестьян и мастеровых брать нечего, тревожить дворян опасно – почти каждый из них приходится родственником кому-то из Сотни, а мы нипочем не обидим братьев по оружию.

К налету на усадьбу мы готовились без малого месяц. Мы нацелились именно на нее – хозяева, семейство Прентос, прибрали к рукам едва не десятую часть Восточного удела. Дом поражал богатством, амбары ломились от припасов, в конюшнях били копытами лучшие скакуны удела. Спесь хозяев не знала границ; на людях те держались так, словно были родней самого короля. Соседи потакали им: дворяне раскланивались, как с равными, земледельцы хоть и ворчали, но исправно платили ренту. Будь наша воля – мы бы раскатали все это великолепие по камешку, но служилый человек – не разбойник. Нам всего и нужно было, что слегка поправить свои дела золотом, съестным и выпивкой. Сам грабеж мы называли переделом лишнего.