Мятежники Звёздного острова
Шрифт:
Трое наших, оставшихся в ту ночь нести караул, выбежали навстречу. Им и без разговоров стало ясно, что что-то пошло не так. Хуана – его, еще живого, я вез, посадив впереди себя, – внесли в дом и уложили на лавку.
– Лекаря? – спросил кто-то.
– Пустые хлопоты, он умер. – Десятник дон Рикардо вынул кинжал и поднес клинок плашмя к губам Хуана. Полированная сталь не затуманилась.
Вздохнув, дон Рикардо накрыл тело плащом. Затем молча подошел к столу и вышиб дно у только что добытого бочонка.
– Несите кружки, – сухо приказал он. – Помянем.
Мы выпили – молча, стоя, не чокаясь. Хором пропели поминальную песнь и затихли…
– Как глупо… – произнес
– Дон Хуан был рыцарем, – тихо ответил десятник, глядя в стол. – И пал в бою. Как подобает…
Служба в Королевской Сотне считается самой почетной среди всех войск Острова. Возглавляет ее сам король, и каждый рыцарь с гордостью носит на нашивках, плаще и щите символ королевского дома. Принимают в Сотню не всех – этой чести достойны только отпрыски дворянских семей. Все как один – рыцари, младшие сыновья в роду, не унаследовавшие отцовских земель по старшинству.
О рыцарях Королевской Сотни говорят высокопарно, но лишь при дворе короля, да, быть может, среди мальчишек, играющих с деревянными мечами. Славно вышагивать строем на Дворцовой площади, когда ветер полощет знамена и серебряными голосами вторят ему трубы, славно с мечом наголо охранять дворец его величества или городскую ратушу. Но любому понятно, что этой красотой не рассчитаешься с трактирщиком, портным или оружейником, ее не поднесешь в свадебный дар полюбившейся донье.
Все дело в том, что мы приставлены к государю ради приличия – любой король смотрится голым без собственной гвардии. Его величество привык опираться на своих генуэзских наемников, но пресловутая Сотня досталась ему в наследство заодно с короной, престолом и мантией, и ее, равно как и прочие символы власти, нельзя выбросить. Однако можно упрятать подальше и хорошо бы разделить по частям. Поэтому половина Сотни постоянно стоит в столице на страже дворца его величества, прочие посменно несут службу в пяти уделах Острова – по десятку на каждый.
Рыцарям Сотни полагается денежное жалование, но такое маленькое, что говорить совестно. Пару дней в месяц все мы – разудалые пьяницы, а в оставшееся время приходится беречь каждый медяк. Самое странное заключается в том, что большую часть Сотни такая жизнь устраивает.
Но любой дворянин заскрипит зубами, когда пузатый трактирщик с самым печальным видом плеснет ему кислого винца да бросит в миску, словно подаяние, половник пресной чечевицы (этим кушаньем на Острове обыкновенно давятся крестьяне). И стоит только королевскому рыцарю выйти за дверь, как городская чернь в трактире грянет издевательские куплеты о его пустом кошельке. В лицо смеяться опасаются – мечи идальго все же острее длинных языков. И это не удел младших, недавно присягнувших государю, – старые рыцари все как один знают, что достаток гвардейца за десятки лет службы не увеличивается ни на йоту.
В прежние времена мы просили короля разрешить нам торговлю в свободное от службы время, но получили отказ – нам напомнили, что благородному торговать не пристало. Позже поднять жалование гвардейцам государю предлагали советники, однако он лишь отмахнулся.
– Я сам воин, – сказал он. – И по себе знаю, что рыцарь мечом прокормится.
В молодости государь только и делал, что воевал на Материке; Остров под властью дальних родичей мало занимал его. Неожиданно усевшись на трон, король не изменил взглядов и был по-своему прав – но лишь для тех мест, где шла война. На Острове же настоящей войны не случалось уже лет сто, если не считать мелких стычек.
Итак, наши
Разбой не требует войны. Главное для него – жители, у которых водятся деньги, еда и вино – до прочего добра мы не жадны. Поэтому лучшее время для гвардейца – служба в провинции, лишь бы не в той, откуда родом он сам. В чужих уделах нет наших родичей, нет и зоркого королевского присмотра.
В народе о нас распускают вздорные слухи. Люди шепчутся, будто нам закон не писан и управы на нас нет. Будь оно так, разве приходили бы мы ночами, переодевшись в платье разбойников? Разве мчались бы назад, заметая следы? Разве сейчас терзались бы горькими мыслями помимо той, что в схватке потеряли товарища?
Что бы ни говорил король советникам, а он все же первый страж закона. И будь случай – покажет это всему Острову в назидание. И случай, похоже, скоро представится. В ту злополучную ночь мы наследили.
– Тело дона Хуана необходимо передать родичам, они живут в Северном уделе, – сказал дон Рикардо. – Его место в родовой усыпальнице. Отправим завтра же. Я сам принесу им эту скорбную весть.
Мы приблизились к бездыханному Хуану. Дрожащий свет масляной лампы замигал на бледном лице и окровавленной одежде мертвого – и только тут я заметил, что из рукава его дублета на правом плече вырван большущий клок.
– Он не снимал дублет гвардейца. Носил на счастье. Даже в налет надевал под накидку…
– Где нашивка? – резко спросил дон Рикардо, указывая на разорванный рукав.
– Сорвана, – проговорил я глухим голосом. – В схватке.
Лицо десятника вытянулось. Он повернулся к окошку и выпустил в темноту поток площадной брани, которой мы прежде от него не слыхали.
Все началось с того, что мы – десять товарищей-гвардейцев во главе со старым Рикардо де Айлой (он вдвое старше любого из нас; половину жизни носит дублет и латы Королевской Сотни, дослужился до десятника, нажил долгов лет на пятьдесят вперед, роскошное собрание кинжалов и невозмутимый дух) – с нетерпением ждали назначения из столицы в Восточный удел. Из двух его портовых городов круглый год ходят на Материк торговые суда. Через весь Восточный удел от побережья идет тракт – дорога в столицу, и лишь ей этот многолюдный край уступит в богатстве.
Восточный удел издавна облюбовали купцы: мореходы – владельцы кораблей и те, что торгуют с мореходами. Даже те из них, что попроще, процветают – редкий торгаш там не держит своей усадьбы, роскоши которой позавидует иной сеньор. Самые богатые ухитряются даже покупать себе земельные наделы и затем наживаются поборами с местных крестьян.
К купеческим-то владениям и приглядываются служилые люди. С крестьян и мастеровых брать нечего, тревожить дворян опасно – почти каждый из них приходится родственником кому-то из Сотни, а мы нипочем не обидим братьев по оружию.
К налету на усадьбу мы готовились без малого месяц. Мы нацелились именно на нее – хозяева, семейство Прентос, прибрали к рукам едва не десятую часть Восточного удела. Дом поражал богатством, амбары ломились от припасов, в конюшнях били копытами лучшие скакуны удела. Спесь хозяев не знала границ; на людях те держались так, словно были родней самого короля. Соседи потакали им: дворяне раскланивались, как с равными, земледельцы хоть и ворчали, но исправно платили ренту. Будь наша воля – мы бы раскатали все это великолепие по камешку, но служилый человек – не разбойник. Нам всего и нужно было, что слегка поправить свои дела золотом, съестным и выпивкой. Сам грабеж мы называли переделом лишнего.