Мыши Наталии Моосгабр
Шрифт:
Госпожа Моосгабр во главе стола ела черепаховый суп осторожно, держа ложку белой перчаткой, и ее красно-белое лицо было абсолютно спокойным – на нем не вздрагивал ни один мускул. Лишь разноцветные перья трепетали на шляпе, лишь тряслись в ушах подвески на длинных проволоках, лишь временами позвякивали бусы на шее – цветные бамбуковые шары. Она ела медленно и осторожно в белых перчатках и молчала. Потом отодвинула тарелку и ложку. Тарелку и ложку отодвинул и Оберон Фелсах, и старая экономка, и оба студента. Экономка быстро, испуганно встала и собрала тарелки и ложки на тележку. Потом Оберон Фелсах начал есть рыбу и салат из фукусов и других водорослей, студенты тоже стали есть, и наконец стала есть и госпожа Моосгабр. Посреди
– Мусоргский «Ночь на Лысой горе», – объявил голос, – исполняет оркестр Государственной оперы… – И в столовой раздалась музыка из «Ночи на Лысой горе». И госпожа Моосгабр во главе стола, медленно держа вилку белой перчаткой, ела рыбу, по временам брала кусочки фукуса и других водорослей и смотрела на черную скатерть, на этот запасной флаг, смотрела на два блюда с пирожками перед собой и на горящую свечу посреди стола, а временами переводила взгляд на сервант – на мисочки с ладаном, над которыми поднимался легкий сладкий дым. И она сказала:
– «Ночь на Лысой горе». Но как живут люди на Луне, когда там лишь пыль и пепел. Привратница говорит, что скверно.
– Там даже воздуха нет, – сказал Оберон Фелсах, медленно поедая рыбу, – там лишь горные кряжи, острые скалы, погасшие вулканы, как мы уже говорили, длинные, темные тени, что ложатся, когда всходит и заходит солнце, там нельзя разводить огонь… Там маленькое притяжение, и там легко летать…
Оберон Фелсах умолк на минуту, продолжая есть рыбу. Молчала и госпожа Моосгабр, молчали остальные. Лишь в стене звучала музыка из «Ночи на Лысой горе», и в мисочках дробно потрескивал ладан. Потом госпожа Моосгабр сказала:
– Люди там живут в скафах, я слышала. Как водолазы. – И она взяла немножко водорослей.
– Да, – кивнул Оберон Фелсах и тоже взял немножко водорослей, – плохо там. На Луну постоянно падают из космоса метеориты. Миллион падучих звезд и метеоритов падает на Луну каждодневно со скоростью пятьдесят километров в секунду, это каменный дождь, способный убить любое живое существо. Поэтому люди, звери и растения живут там под огромными стеклянными колпаками, а когда появляются перед заходом или после восхода солнца под открытым небом, должны быть в скафандрах. Скафандры позволяют им дышать, защищают от жары, мороза, радиации… в скафандрах они могут выйти и днем, и ночью, так им не страшен каменный дождь. Да, они, – сказал Оберон Фелсах и посмотрел на госпожу Моосгабр, – как водолазы. – А потом, вдохнув сладкий запах ладана, возносящийся над мисочками, сказал: – Белый, черный и серый – вот цвета лунного края, за исключением немногих деревьев, кустарников и трав, что растут под открытым небом в особых условиях, повсюду лишь пыль, пепел, камни и искусственная грязь на курортах у кратеров. Это край смерти.
Госпожа Моосгабр отодвинула тарелку с рыбой и вилку и посмотрела на черную скатерть, на сухие цветы и горящую свечу.
– Это край смерти, – сказала она.
– Раппельшлунд, – сказал теперь студент в темном клетчатом пиджаке, повернувшись к месту во главе стола, и так же отодвинул тарелку и вилку, – Раппельшлунд построил там большую тюрьму.
– Для заключенных, которые недостойны ходить по Земле, – сказал и второй студент, повернувшись к месту во главе стола, – а также для тех, кто общается с дьяволом.
– Эти люди, по его мнению, уже не имеют права вернуться на Землю, – сказал Оберон Фелсах, и в его голосе было что-то зловещее.
В этот момент музыка в стене затихла и раздался голос диктора:
– Мы ненадолго прерываем трансляцию «Ночи на Лысой горе», – раздался голос диктора. – Подстрекаемый народ минуту назад проник в Музей мира имени Альбина Раппельшлунда и попытался уничтожить редкие коллекции оружия, которые находятся там. Однако войска очистили музей и препроводили ряд лиц в казарму, им не избежать самого строгого суда. Провинция отмечает праздник достойно и мудро, – продолжал диктор, – мы уже давно не косим косой хлеба, не ставим вручную копен, не чиним вручную колес, тележных колес, у нас есть машины. И стога в поле сегодня тоже ушли в прошлое. У нас…
Оберон Фелсах снова встал из-за стола, подошел к стене и повернул рычажок. Раздался другой голос, голос со спутников.
– Люди проникли в Музей мира Альбина Раппельшлунда, – говорил голос со спутников, – они разбили оружие, выбросили ружья, пулеметы, автоматы, ножи, сабли, кинжалы… пушки и танки уничтожили в залах. Потом подожгли музей. Музей мира имени Альбина Раппельшлунда со всеми коллекциями оружия горит. Час назад, – продолжал голос, – к тысячным толпам на площади Альбина Раппельшлунда близ редакции «Расцвета» присоединились люди из Боровицина и Филипова и, как нам только что стало известно, опрокинули памятник председателя. Тысячи голубей взлетели в вечернее небо. На звездодроме Альбина Раппельшлунда в районе «Стадиона» люди смели стелы с именем основателя, и воздушная трасса с Луной прервана. В княжеском дворце продолжается заседание, министр полиции Скарцола до сих пор не явился. И последнее сообщение, – сказал голос. – Люди окружают Государственный трибунал. Тридцать тысяч человек перед дворцом взывают к княгине и требуют, чтобы Раппельшлунд вышел на балкон.
Экономка отнесла тарелки с рыбой, с морскими водорослями и вилки на тележку в углу, и черный стол опустел. На нем стояли только украшения и близ почетного места два блюда с пирожками. Оберон Фелсах повернул рычажок в стене, и опять раздалось земное радиовещание. Продолжала звучать «Ночь на Лысой горе»…
– Нынешний праздник княгини, – сказал Оберон Фелсах, когда снова сел за стол, – самый важный, какой когда-либо был за все время правления Раппельшлунда. Его музей горит, его статуя и стелы с его именем сметены. Люди окружают и Государственный трибунал, это чудовищное место. Раппельшлунд ввел в город войска, но полиция хранит молчание. О ходе заседания не сказали ни слова, но министр полиции до сих пор на него не явился. Мне, пожалуй, надо пойти на перекресток…
Госпожа Моосгабр во главе стола обеспокоенно посмотрела на Оберона Фелсаха. Но виду не подала. Оберон Фелсах сидел спокойно, его лицо с черными глазами, обрамленное длинными черными волосами, было бледным, но сидел он спокойно, вдыхая аромат ладана. Госпожа Моосгабр посмотрела на студентов, на молодого человека в темном клетчатом пиджаке, который, видимо, был Лотаром Бааром, на другого, который, видимо, был Рольсбергом, а потом снова уставилась на Оберона Фелсаха.
– Пойти на перекресток, – сказала она спокойно, – однако вы говорили об оккультных науках. Меня они очень интересуют, и нашу привратницу тоже, не могли бы вы еще что-нибудь рассказать?
– Как вам будет угодно, – сказал Оберон Фелсах и странно улыбнулся, – я сказал, что есть много видов оккультных наук и среди них та, что занимается мозгом и душой. Я сказал, что все это можно использовать, употребить, но хочу еще добавить – и злоупотребить. Госпожа Кнорринг, – улыбнулся Оберон Фелсах, – нам рассказывала о вашей жизни.
Оберон Фелсах умолк, и в эту минуту госпожа Моосгабр снова посмотрела на студентов. «Так, – подумала она вдруг про себя, – теперь все сказано в их присутствии. Теперь они не могут скрыть, что знают меня. Что знают меня с той злополучной свадьбы Набуле в том трактире „У фей“. Должны же они теперь признать, что это я, Наталия Моосгабр из Охраны». Но студенты смотрели на нее, сидевшую во главе стола, и их тонкие лица были совершенно спокойны. «Неужто в самом деле это не господин Баар и не господин Рольсберг?» – снова подумала госпожа Моосгабр, и вдруг ей в голову пришла одна мысль. Одна умопомрачительная мысль. Она посмотрела на студентов, улыбнулась и сказала: