Мышиная дыра
Шрифт:
Следующий был Куцый. Собственно говоря, у него остался кусочек хвоста, длиной с две ладони, но для мышки это все равно увечье, потому что чувство равновесия страдает. Хвост ему откусила собственная мамаша сразу после рождения. Имени отца бедолага не знал, а такое у мышек бывает чрезвычайно редко. Просто родительница редко пребывала в виде трезвом и неунюханном. Куцему, можно сказать, повезло выжить, ведь кормить его то и дело забывали, а съесть могли в любой момент. В общем, я так понял, что этот мышонок — везунчик и любимец богов.
Мы бродили по остаткам Пещеры Лишайников, пока Старший Мыш не сказал, что Мир над Крышей уже темнеет, но после Куцего нашлась только одна безымянная мышка-малышка, почти не умеющая говорить и умирающая от голода. Мне пришлось наколоть ее витаминами из аптечки — а потом вся наша очень большая компания направилась к звездолету.
И реакцию Эдит на моих сироток я даже представить себе боялся.
Добирались мы очень непросто. Маленькие мышата не могли идти быстро, а надо было очень быстро, потому что нас тут окружали сплошные опасности и неприятности. Ну, троих маленьких братцев Урода тащили в зубах сам Урод и Близнецы. Его четвертого братца согласился тащить Поэт, хотя вид сделал скептический и долго чистил между пальцами, наглядно изображая, что насчет дальнейшей судьбы этого ничтожного младенца умывает руки. Куцый кое-как брел своим ходом. Безымянную малышку я взял за пазуху, а фонарь пришлось закрепить на голове, благо есть приспособление.
Сначала мышка мне казалась жесткой, холодной и не по росту тяжелой, потому что все время вертелась и устраивалась поудобнее. Потом согрелась, приноровилась ко мне, обхватила руками за шею и дала возможность кое-как дотягиваться до бластера — правда, я очень надеялся, что стрелять не понадобится. А еще позже выяснилось, что малютка сообразительнее, чем раньше казалось, потому что она все время совершенно членораздельно попискивала мне на ухо: "Старший, хорошо", — и мелко, часто лизалась в щеку. Было щекотно, она мне мешала, отвлекала от окружающих событий, но невозможно же бросить ребенка на произвол судьбы.
Я надеялся на Старшего Мыша. У него и руки, и зубы были свободны, а в качестве бойца в местных условиях он стоил нас всех, вместе взятых. И Мыш попрыгивал вокруг, прислушивался и шевелил вибриссами, бдительно, как только мог. Ясное дело — у Поэта семьи нет, богема, что возьмешь, а Мыш — существо семейное и обстоятельное, к детям относящееся серьезно, со всей надлежащей ответственностью.
По-моему, он решил, что я собираюсь всю эту компанию усыновить. Вроде того, что самка у меня бестолковая, детей у нее нет, а гнездо без детей ничего не стоит. В ком будет жить твоя душа, если не в выживших потомках?
Все это он, между прочим, говорил по дороге. Поэт порывался возразить, наверное, что душа может жить и в живых созвучьях, сохраняющихся в веках, но рот у него был занят мышонком, и получалось только возмущенное фырканье.
Я вслух согласился с Мышом, отчасти — из принципа, отчасти — потому что старшие мышата уже кое-что понимали и приободрились. Я решил, что человек своего назначения во Вселенной не стоит, если не может позаботиться о девяти разумных неприкаянных созданиях. Я догадывался, что буде выберусь отсюда на Мейну, мне будет обеспечено погоняло вроде "Мышкин папа" или даже как-нибудь похлеще, но это меня, натурально, остановить не могло.
Мы выбрались из Пещеры Лишайников грязные, как смертный грех, вонючие, как унитаз в армейском сортире, и уставшие до полусмерти. В начале тоннеля пришлось сделать передышку.
Урод и Близнецы, похоже, приняли к сведению, что теперь им надлежит общаться друг с другом по-родственному, и вели себя самым нежным образом. Они за наш короткий привал наскоро почистились сами, насколько это было возможно, а потом почистили младших мышат и Куцего, довольно условно — вылизали их мордочки, глаза, уши и вибриссы. Поэт, у которого появилась возможность высказаться, заявил, что с детьми слишком много хлопот, поэтому лично он в жизни не женится, посвятив себя чистому искусству и не вешая на шею непосильную обузу. Мыш выслушал, насмешливо почесывая бока, и резюмировал, что Поэт молод еще.
Мы все очень устали и отдохнули плохо, все время отвлекаясь на сомнительные шорохи. Дорога к звездолету поэтому напоминала какой-то путаный сон. Уже в пределах досягаемости звука от работающих механизмов нас встретили старшие дети Мыша, проводили и помогли тащить сироток. Домой мы добрались часам к трем пополуночи, не раньше.
Эдит проснулась от шума. Спросонья она была капризная, но сравнительно мирная. Сидела на койке, потирая глаза, помятая такая, щурилась на свет и бормотала томно:
— Как мне все это надоело, Марсэлл! Я беспокоилась и не могла заснуть, а как только заснула, ты меня будишь… от тебя жутко крысами несет. И вообще, у меня такие головные боли… мне даже размяться негде, у меня мышцы атрофируются, я растолстею… что с тобой снова за зверинец?!
А я говорю:
— Ага, мне очень жаль… Нюхачка, помоги воды погреть. Дети, сейчас будет еда. Мы с тетей Сталкершей из трюма принесем…
И тут Эдит проснулась окончательно.
Мне было некогда ее слушать, потому что я все время бегал то в трюм, то к синтезаторам, то в ванную, то за аптечкой, потому что мышата требовали мытья, кормежки, лечения и чтобы их устроили на отдых. Я слышал только урывками о сумасшедших Детях Грома, которым крысы дороже чего-то там и о звездолете, в котором из-за крыс людям негде разместиться, и что я ее ненавижу и изощренно издеваюсь. Но ничего не отвечал, потому что мышки меня спрашивали о разных вещах и ответить им мне казалось важнее. Только потом уже, когда все кое-как устроилось, я сел рядом с Эдит на койку, прислонился к стене, уложил уже сытую и чистую мышку-малютку себе на колени спать и говорю:
— Ну вот, если ты хочешь еще что-то сказать, говори, только недолго и не бей меня, а то я устал, — и глаза у меня закрываются сами собой.
А Эдит посмотрела на меня, сдвинув брови, потом их раздвинула, усмехнулась, сказала только: "Идиот ты несчастный, Марсэлл", — и поцеловала меня в щеку. И больше я ничего не помню, хоть убейте.
Когда я проснулся часов через десять, обнаружил, что все мои сироты собрались около меня. Мышки традиционно спят в куче, друг на друге, чтобы греться в холодных сырых подземельях — и они пришли меня греть. Я проснулся оттого, что вспотел, было жутко жарко и тесно: у меня на ногах спали пятеро самых маленьких, а рядом еле-еле уместились Близнецы и Урод, мордочками у меня на плечах и на груди. Куцему не хватило места, и он с горя грыз мой бронежилет.
У мышек очень хорошие зубы. Он ухитрился изгрызть келаврит сантиметра на три в глубину. Я испугался за его желудок и провел с ним беседу педагогического свойства, предложив в дальнейшем грызть для утешения что-нибудь съедобное. Он согласился — но вы же знаете, трудно доверять детям, которые пообещали, что больше не будут.
Эдит на койке не оказалось. Она унесла с собой одеяло и подушки. Потом я узнал, что она уходила спать в ванну — и еще немало о собственном грязном эгоизме.
Мыш, который ходил проверять посты, подгадал вернуться как раз к моему пробуждению — или будить собирался, не знаю. Обозрев моих мышат, он очень удовлетворенно пискнул: