Мышка-норушка. Прыжок в неизвестность.
Шрифт:
Помнится, ещё в детстве нашла у деда в ящике длинный плоский предмет с множеством кнопочек. Это был пульт от телевизора. Дед хранил его как память о тех временах, когда они сами могли решать смотреть им телевизор или нет, какой канал, какую передачу выбрать. Теперь такого нет. Видеостена включается, как только в доме кто-то просыпается и выключается, когда последний ляжет в кровать. Отключить – невозможно. Убавить громкость – нереально. Видеостена управляется не жителями, а властями. И хорошо ещё, если она в доме одна. Были те, кто в своё время дал согласие на установку нескольких таких панелей в доме. Бесплатно же. Вот им точно не позавидуешь. У нас можно на второй этаж уйти в спальни. Закрыть двери и если не скрыться, то хотя бы ненадолго приглушить поток негативной информации.
Громкость панели снизилась. Диктор монотонно зачитывал сводку за прошедший день по умершим и пропавшим без вести. Слушая вполуха и надеясь, что знакомых имён сегодня не будет, я посмотрела на родителей и пошла одеваться.
С улицы долетел гул медленно проезжающей машины с громкоговорителем, и противный электронный голос повторил всё то, что несколько минут назад мы слышали с экрана: про девайсы и гаджеты убийцы, отравленную природу и режим пропусков.
– Может и правда не все сдали опасные устройства, – предположила я, натягивая на себя прорезиненный уличный комбинезон, надевая поверх обуви силиконовые защитные бахилы и застёгивая их на кнопки.
– Наверняка, – отозвался папа. – Иначе уже давно перестали бы об этом говорить.
Водрузив на лицо полнолицевую маску, затянула потуже капюшон, втиснула руки в высокие силиконовые перчатки и обернулась. Мама и папа почти закончили собираться. Время неумолимо отсчитывало минуты до прихода их автобуса. Опаздывать – непозволительная роскошь. Транспорт ждать не будет. К тому же за опоздание можно лишиться нескольких баллов в рейтинге. Мысли обо всех этих ограничениях то водили меня в непонятный ступор, то раздражали до бешенства. Оглянувшись ещё раз, достала из шкафа тележку, поставила на неё пустые контейнеры и поёжилась. На меня внезапно накатило гнетущее ощущение надвигающейся беды.
– Ушла! – прокричала я.
Среагировав на браслет-идентификатор, внутренняя дверь открылась. Я вошла в биопропускник, нажала красную кнопку и прислушалась. За спиной щёлкнули запоры. Послышалось приглушённое шипение, громкий лязгающий звук и входная дверь плавно распахнула передо мной узкий проём.
Камеры санобработки появились во всех домах несколько лет назад, когда после очередных проб учёные подтвердили, что и воздух, и почва опасны для человека. По распоряжению властей в домах установили стационарные очистители и приборы контроля воздуха, агрегаты для насыщения его кислородом, биофильтры и биопропускники, внутри которого человек или груз три минуты обрабатывались водяной пылью со специальным обеззараживающим составом, потом ещё две обдувались воздушной смесью с антисептиком, и только после этого дверь в помещение автоматически открывалась. Такие меры защиты позволяли находиться в доме без масок.
Распахнув дверь, я шагнула на улицу.
Ветер теребил ветви деревьев, вырывая из памяти и поднимая в воздух картинки, далёкие и почти забытые. Как же приятно было ощущать на коже свежесть утреннего ветерка! Бывали дни, когда я шла к реке и даже в жару на берег долетала искрящаяся на солнце водяная пыль. Ощущение блаженства! Желанная прохлада в полуденный зной. Теперь всё иначе. Из дома можно выйти только в средствах комплексной зщиты. Ни дуновения ветра, ни водяной пыли, ни запаха свежести…
Я подняла голову и посмотрела на старое дерево поздней алычи, что росло у забора. Её ветки облепили ярко-красные и бордовые плоды. Можно собирать урожай… Можно было собирать. Теперь нельзя. Вся эта красота осыплется на землю, покрыв её гнилостным ковром.
Всё, что растёт из земли в незащищённом грунте отравлено. А то, что кладут в продуктовые контейнеры съедобно, иногда даже вкусно, но думать, из чего это сделано и как выращено, совсем не хочется. Спасибо, что хоть снабжают продуктами. Купить что-то и раньше было трудно. Все частные предприятия питания и торговли закрылись. Кто разорился из-за постоянных ограничений и отсутствия посетителей, кому власти запретили. Работали только государственные магазины и кофейня. Но с введением военного положения, закрылись и они. Говорят, где-то есть чёрный рынок продуктов. За золото можно купить всё. Но у населения золота почти не осталось. Его и выдавали-то крохи. А после энергетической войны и вовсе перестали.
Открыв калитку, я выглянула на улицу. Мимо, низко опустив голову, прошёл соседский мальчик с тележкой. Его имени я не знала. На тележке – один большой контейнер. Отцу выдали, как работнику электростанции. А их в семье трое, и они всегда первыми получают продукты, потому, что живут в начале квартала.
Его мама работала в кофейне, здесь на острове, в городке химкомбината. Варила удивительный кофе с имбирём и корицей. Восхитительный аромат встречал меня ещё на соседнем квартале и вёл за собой на летнюю веранду уютного заведения. Теперь она без работы. Им с сыном продукты не полагаются. Моя мама говорила, что отец мальчика уже дважды попадал к ним в госпиталь. От недоедания у него случались затяжные обмороки. Он, как ей удалось узнать, совсем не ест дома, оставляя положенные ему продукты семье. Так и живёт от обеда, которым кормят на станции, до обеда.
Посмотрев мальчику вслед, поймала себя на мысли: хочу, чтобы он поскорее вошёл во двор. Мало ли что?
Нам повезло. Мы живём в начале улицы, по соседству с пайкоматом. Наш номер в очереди второй. Дом совсем рядом и риск нарваться на мародёров невелик. Можно сказать, его вообще нет. Вокруг камеры, над дорогой летают дроны – следят за порядком. Хуже всего тем, кто живёт в глубине квартала. Там мало камер, да и дроны летают редко. В тех закутках часто совершают нападения.
Я огляделась. Пустынная улица навевала нестерпимую грусть. Когда-то мы бегали здесь детьми. Я, Ромка Юдин, Витька Болтарев, его младший брат Гера, маленькие Сева и Юра, да Маша, самая старшая из нас. Часами сидели под большим раскидистым дубом, что рос на развилке дорог. Прятались в ветвях, потом прыгали в траву. Бабушка всегда боялась, что переломаем руки и ноги.
С наступлением сумерек старшие рассказывали страшилки, а мы, с визгом разбегались по дворам, забирались под одеяла и по полночи тряслись от страха. А утром после завтрака, неслись к старому дубу, и всё начиналось сначала.
Теперь без надобности на улицу никто не выходит. При отсутствии особого разрешения или пропуска дальше пятисот метров от дома не отойти, а безработным пропуска и вовсе не положены. Единственная на острове школа закрыта. Учителя без работы, и я тоже. У детей бессрочные каникулы. Да их почти и не осталось, детей.
Мои детские друзья не все успели вырасти. Юра умер в первую весну после войны, как сказали, от отравления воздухом. Севу родители сразу же увезли в город. Больше они на остров не возвращались. Маше запретили создавать семью и иметь ребенка, а спустя полтора года она пропала без вести. Её тела так и не нашли.
С Болтаревыми всё сложнее. Геру выгнали из школы за драку, которую затеял старший брат накануне выпускного. А вскоре их семью обнулили. Витя говорил, из-за отца. Обнулённым из дома не выйти. Остаётся только сидеть и ждать смерти.