Мышонок по имени Филимон
Шрифт:
Филимон жил в ящике. Ящик находился в комоде, комод в комнате, а комната… а комната была ризницей в церкви, о чем мышонок не имел ни малейшего понятия. Да если бы и имел, увеличило ли это хоть на малость его трепетную любовь к своему темному, наполненному звуками миру? Зато это обстоятельство объясняет фразы, которые порой влетали в напряженно выставленные уши Филимона.
В тот радужный день он услышал шаги Осторожного. Человек заговорил, и Филимон с удовлетворением узнал голос. Это действительно был Осторожный. «Да любите друг друга»,– произнес он.
«Ого»,– подумал мышонок.-«Ну и кого мне тут любить? Я совершенно один».
Филимон задумался. Фраза была хорошая. Округлая такая, вкусно пахнущая. Интересно, кто ее придумал? Вряд ли Осторожный. При всей своей ласковости, слова были требующие, Осторожный никогда не решился бы так говорить. «Хозяин, конечно же, Хозяин, больше некому!»– и мышонок уважительно тряхнул ушами.
Но если уж Хозяин сказал, надо срочно полюбить. Только кого? Ведь и его, Филимона, никто не любит – никто же не знает, что он живет в этом ящике (того, случайно заглянувшего и увидевшего мышь, он давно позабыл).
Мышонок загрустил: вот легко Хозяину сказать: «Любите друг друга». Но бедному маленькому мышонку, коротающему свой век в темном ящике, любить-то совершенно некого и не за что. Филимону стало тяжело на душе, его мышиное, всегда так преданное сыру сердце тоскливо заныло.
Но авторитет Хозяина был велик. И мышонок решил обязательно научиться любить тех, кого он никогда не видел, но чьи голоса различил бы из тысячи. А пока… Филимон улыбнулся своей глупости: разве он так уж одинок? Ведь есть же тот, кто всегда рядом, кто постоянно находится в комнате, а, возможно, даже и в ящике. Мышонок решил потренироваться в любви на нем – вдруг, он, все-таки, есть, и вдруг, его тоже никто не любит? Тогда ему будет приятно. И Филимон негромко пискнул: «Я люблю тебя». Ему стало тепло. Как же хорошо, когда есть кто-то, кого можно любить. И кому можно об этом сказать.
А в другой комнате – будь мышонок опытнее, он несомненно определил бы ее как кухню,– Маленький лев достал из холодильника кусок сыра и аккуратно отрезал от него малюсенький ломтик. После чего убрал сыр и, вымыв нож, вышел из кухни, выключив свет.
Глава 4
Филимон любил свой маленький мир. Он был темным, это правда. Но зато очень уютным, наполненным тысячей звуков и запахов. Иногда мышонок задумывался, как он попал в этот ящик? И кто создал его, Филимона, маленького мышонка, коротающего свой век в ящике комода? И откуда взялся ящик, комод, комната и все-все-все.
Да, бывали минуты, когда Филимон бывал настоящим философом.
Но минуты эти проходили, оставляя долгие часы, когда Филимон был самым обыкновенным мышонком. Он сворачивался уютным клубочком и спал, во сне поводя своими большими ушами, чтобы не пропустить ни одного звука. И стоило двери лишь чуть-чуть скрипнуть, как Филимон открывал глазки, поднимал голову и слушал, слушал, слушал…
В тот день разговор в комнате зашел об умножении хлебов и рыб. Филимон был уверен, что правильно понял – говорили именно об умножении. Мышонок был немного знаком с умножением, но сейчас никак не мог понять, что имели в виду Хозяин и Вихрь. Что они умножали? Пять хлебов на две рыбы? Ерунда какая-то. И что потом делили? Филимон от беспокойства заерзал. Нет, с делением понятно: пять разделить на два, значит, на одну рыбку приходится два с половиной хлеба. Значит, на бутерброд приходится… Стоп, сколько рыбы приходится на бутерброд? И зачем есть бутерброд с рыбой, когда с сыром он намного вкуснее?
Мышонок почувствовал, как от напряженных размышлений у него зачесался хвост. Так не пойдет. Пять хлебов можно разделить на сколько-то-там-человек. Ой, их же там несколько тысяч было.
Тысяча – это очень много для маленького мышонка. Так много, что он не может себе этого представить. Поэтому, для своего спокойствия, он представляет десять. Ведь десять это и ближе, и понятнее, и уютнее.
И все равно получалось много. И не понятно. Бедный Филимон! Его уши печально повисли.
Голос вихря кружил по комнате, не находя слушателя. Но вот правое ушко Филимона дернулось, чуть-чуть приподнялось. Потом затрепетало левое. И вот, мышонок во все свои круглые уши стал слушать.
Оказалось, что никто ничего не умножал и не делил. То есть, нет, умножал и делил, но совсем не так! Кто-то (мышонок, занятый счетом, не расслышал, кто), умудрился разделить эти хлебы с рыбами на те несколько тысяч (десять, в воображении мышонка) человек так, что всем хватило, да и еще осталось. То есть, хлебов стало гораздо больше, да и рыб тоже.
«Вот такое умножение с мне подходят»,– размечтался Филимон. Он представил, как его кусочек сыра умножается, превращаясь в огромную головку сыра.-«А с делением я, пожалуй, не стал бы торопиться. Сам бы справился с этим сыром».
Конец ознакомительного фрагмента.