Мысли и сердце
Шрифт:
Остается опять плестись в кабинет.
Чем теперь заняться?
Выпьем сначала этот компот. От табака такая горечь во рту. Вечно после операции накуриваюсь до одурения.
Дрянной напиток, не домашний. Пустяки. С булкой идет.
Письмо. Любовь. Хорошо, когда от этого дела отойдешь подальше. Много спокойнее. Может, мне еще и рановато? Нет, не хочу. Хватит с меня волнений. Как вспомнишь...
Почитаем тетрадку? Боюсь. Она уже связалась в коре с тем — «Остановка сердца!». Фу! Страшно вспомнить. Все-таки запустилось. А мог бы я уже дома быть. С пустой головой и отчаянием. Те обе плакали бы. Нет, хорошо получилось.
Ну, хватит, хватит. Преувеличивать тоже не нужно, Клапан хорош. Если бы порок был исправлен плохо — умер бы уже.
Но читать мне все-таки не хочется. Время идет очень медленно. Сходить туда? Неохота. Нужно иметь терпение и не бегать каждую минуту. Иначе не заметить перемен.
Кровотечение. Нарушение свертываемости или сосудик, лопнувший во время массажа? К сожалению, наши анализы не дают полной картины свертывающих систем крови. Это тоже очень сложная программа. Ладно. Нечего зря мудрить. Решили ждать час — значит, ждем.
Но прошло еще всего двадцать минут.
Поговорить с Ириной? Я чувствую себя виноватым перед ней. И потом нужно знать, что будет предпринимать мой пациент, если он останется жив. Правда, не думаю, чтобы ему понадобились мои советы в таких делах, но все же.
А письмо? Отдать при всех условиях, как он сказал? Пожалуй, я имею право распоряжаться этим сам. Да, уже имею право. Видимо, я должен поговорить с ней. Или отложить на потом? Не буду предрешать. Пока расскажу о Саше.
Вышел в коридор. Постучал в дверь. Сказал негромко:
— Зайдите.
Не спит же она? Думаю, нет.
Через минуту слышу скрип двери в лаборатории. Вот она появилась в кабинете. Постараюсь быть любезным и загладить свою грубость. Разве она виновата, что полюбила женатого?
— Садитесь, пожалуйста. Напряженно села, молчит и только смотрит страшными глазами, как Мадонна.
— Успокойтесь, положение улучшилось.
Хотел сказать «хорошее», но осекся. Суеверие. Да и в самом деле так. На секунду она как-то обмякла и даже закрыла свои глаза. Потом снова выпрямилась.
Зажег настольную лампу и потушил верхний свет. Пусть ее лицо будет в тени. Не нужно, чтобы разглядывали наши, если зайдут. Могут спросить потом — кто такая? Так, одна знакомая. Неужели она ни разу не была в клинике? Значит, он ее не любит. Да, это видно и по письму.
Но о письме я помолчу. Саша мне все очень хорошо объяснял про любовь, может статься, что она вернется к нему вместе со здоровьем. Или для него лучше, чтобы не возвращалась? Наверное, лучше. Так отдать? Нет, подожду. Рая — она не очень. Но есть Сережа, обратный ход невозможен. По крайней мере, без самых крайних обстоятельств. Таково мое мнение, но другие думают не так. Поддаются ли расчету подобные ситуации? Саша бы ответил — «да».
Поговорю с ней.
— Пока я могу сообщить вам мало. Он просыпается. Вполне сознательно на меня смотрел.
Думаю, она много бы отдала, чтобы на нее посмотрел.
Я коротко рассказал об операции и о том, что было потом. Она сидела молча, подтянутая, как каменная. Только глаза.
— Скажите, пожалуйста, чего можно ждать в ближайшее время? Я должна знать все. Не бойтесь, я... могу терпеть.
Да, видно, что ты можешь себя держать. Только что я скажу, если сам не знаю? Не будем грубить. Да мне уже и не хочется. Я же знаю, что он там лежит живой и у него давление сто. И страшные сроки для повторной остановки сердца прошли.
— Есть несколько опасностей. Первое — это ослабление сердечной деятельности. Оно может повториться, хотя я не думаю, что снова случится остановка сердца. Завтра-послезавтра возможна декомпенсация, однако уже не столь страшная. Второе — кровотечение. Если оно не остановится, то возникнет тяжелая ситуация. Это будет решаться сегодня ночью. Третье — отказ почек из-за гемолиза, разрушение эритроцитов. Тоже определится скоро — будет моча или нет. Вот главное, но может быть масса других непредвиденных осложнений.
— Вы не уйдете?
На секунду вспыхнуло раздражение. Не люблю, когда в меня верят больше, чем нужно. Но Саша живой. Смолчим.
— Нет, не уйду.
О чем, собственно, еще говорить? Но я вижу, что ей очень тяжело. Многое, наверное, передумала за этот день и вечер. Может статься, что никто и не знает об их романе.
Раиса Сергеевна плачет в открытую, ее утешают, сочувствуют. А здесь горе нужно скрывать. Любовь не измеришь, не скажешь, которой больнее. А впрочем, принципиально возможно измерить. Всякие чувства вызывают сдвиги в регулировании внутренних органов и в процессах мышления. Их можно определить, хотя и очень трудно. Задача для будущего. Так привязалась ко мне эта кибернетика, даже противно. Вот перед тобой человек, хороший, страдающий, а ты думаешь о том, как выразить его переживания набором цифр. Нет, если Саша выживет, то он определенно сделает меня ненормальным, как сам. Вспомни письмо.
Сидит и смотрит в одну точку скорбными глазами. Нужно дать ей немного высказаться, будет чуточку легче. И мне нужно знать о ней побольше, решить, что делать с письмом.
— Расскажите мне о себе.
Сразу протестующее движение. Погасить.
— Пожалуйста, не ершитесь. Я врач и друг Саши. Я имею право кое-что знать.
Быстрый взгляд, изучающий, недоверчивый, просящий. Я отвечаю ей самым спокойным взглядом и делаю добрую, серьезную мину, какую могу. Вполне искренне. Только на окраинах какие-то сомнительные мыслишки. «Хороша». Рефлекс с молодости. Он, наверное, остается и у самых старых. Но не подкрепляется «снизу» и не влияет на поведение. А мне просто стыдно.
— Расскажите. Вам будет легче.
Она как-то подалась ко мне вся через стол. Взглянула, и что-то пробежало между лопатками, как от стихов или музыки.
— Я люблю его. Очень. Очень.
Наклонила голову. Спрятала глаза. Как в мелодраме. Пауза.
— А он уходит. И я несчастна.
Крикнуть: «А ты борись!» Но Саша болен, борьба ему опасна. Нельзя помочь. Разве что высказаться.
— Рассказывайте. Горечь в голосе:
— Что рассказывать? Обычная история, если посмотреть со стороны. Только для меня она особая. Мне тридцать три года. Кончила университет, по специальности — психолог. Работаю в одном из институтов. Кандидат.