Мысли и сердце
Шрифт:
Говорят, айсберги переворачиваются, когда подводная часть подтает. И с людьми бывает так: на войне, при катастрофах. Дно часто неприятно. Но нередко — и героизм.
Люди проходят в моей жизни как тени. Появляются, привлекают, потом исчезают, оставляя призрачный след. Была мать. Валя в далекой
Саша.
Он уже призрак. Только идеи его остались реальностью. На них, как на сеть координат, я пытаюсь наносить нашу науку.
Жена. Дочь.
Леночка. Самый теплый уголок в сердце. Уйдет? Ужасно... Уже пришла из школы, пообедала. В моем кабинете, на диване, читает.
Обязательно в кабинете, на моем диване.
А насчет подводной части — интересно. Была катастрофа. Кто выстоял, кто — нет. Инженеры Аркадий, Яша не отступились. Положим, тоже боялись, крутили немножко, но дело не бросили. Если бы не они — не было бы маленькой камеры и надежд на большую.
Не знаю: хватило бы у меня энергии найти новых?
Прикидываю: да, хватило бы. Но не сразу. Время упустили бы.
Тоже масса дряни на дне, если бы перевернуть. Но стараюсь поддерживать чистоту. Только трудно следить за собой.
Пойду посмотрю мальчишку. Уже час прошел, наверное, вывезли из операционной. Не идут — значит, в порядке. Все-таки посмотреть.
Встаю. Усталость прошла. Как молодой!
Обычная обстановка конца рабочего дня. Беспорядок в коридоре и столовой: детишки только кончили обедать. Анна Максимовна еще кормит двоих. Один заплакан. Утешает.
Предстоят операции. Но мне почти не страшно.
— Что случилось, Максимовна?
— Домой хочет, не ест. Первый день.
Боже, сколько страдания в его глазах! Какая
Пытаюсь приласкать. Отворачивается: белый халат, доктор, разлучник...
— Ничего, Михаил Иванович, два дня потоскует, не больше.
Палата.
Мой мальчик хорош. Дима уже трубку удаляет.
— Порядок!
Смотрю: розовый, глаза открыты. Морщится — больно. Моча в бутылке прозрачная. Крови из дренажа немного.
Паня обтирает ему лицо. Что-то говорит вполголоса, но он еще не слушает.
Дима:
— Забыл вам сказать: часа два назад звонили с завода, спрашивали, долго ли пробудете в клинике, Аркадий Павлович, кажется.
— Небось больного какого-нибудь показать.
— Нет, о чем-то насчет малой камеры посоветоваться. Говорил — кончают, скоро привезут.
...Какой маленький кусочек эта камера от того, что нужно еще сделать... Хватит ли жизни?
А если даже не хватит — то для чего же она еще, жизнь?
Сидели в коридоре, у сестринского столика, вспоминали, обсуждали, почему операции стали легче проходить. Перечислили разные пункты — все как будто малозначащие.
— Просто опыт. Десятая сотня операций с АИКом...
Еще какие-то разговоры. Хорошо посидеть после удачной операции. Помечтать.
Вот будет и большая камера. Будем оперировать в ней, лечить больных. Будет и кибернетический центр... рано или поздно.
А уже были: девочка с бантами, Шура, Сима... И эти двое: Алеша и Надя. Потом Саша. И еще много других... Они все здесь умирали, в этих палатах.
И сейчас присутствуют. Напоминают.
Не дают забывать о главном... А что главное? Может быть, совесть?