Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол
Шрифт:
Дима не знал ответа, он просто ходил вокруг лавки с сыном. И я не знала ответа, я просто сидела на лавочке и плакала.
09.09.2013
Я вытащила из ушей наушники, в которых шла лекция президента ассоциации педиатров про верное введение прикорма, вытащила и стала слушать, как сопит Паша, как он набирает воздух в такой крохотный носик, как его приоткрытые губки похожи на изящные изгибы какого-то красивого цветка.
Он будто почувствовал, что его рассматривают,
Я убрала вниз планшет, пытаясь ногой отодвинуть, как можно дальше, как самое ненужное, что может быть сейчас в жизни.
Мне было так тепло, и даже не от его тела, а от ощущения, что вот он такой маленький настоящий. Ему три недели, всего три, а он такой…не знаю, как выразить словами.
– Как я сейчас счастлива, очень. Вселенная, ты мне веришь? Веришь, что это и есть счастье? Если да, то дай какой-то знак, – с улыбкой произнесла я мысленно, рассматривая маленькие тёмные волосики на ушках Паши.
И вдруг неожиданно, не просыпаясь, он громко пукнул.
Я еле сдерживала смех.
– Это что и есть «знак Вселенной», да? Символично! Очень даже символично, – проносилось в голове. – Днями кажется, что всё мое новоиспечённое материнство идёт через ж..пу, но несмотря на это я счастлива! Да и кто сказал, что это неверный путь!
12.09.2013
Я смотрела, как они толкают его и снимают куртку, а затем – штаны, он пытается дать отпор, но падает вниз, удар, по ногам, ещё. Он пытается встать, но не может. Один из пацанов встал ему на руки.
Было пасмурно, начинал накрапывать дождь, и все мысли про «закрыть окно» улетучились, когда я увидела пять мальчишек лет девяти-десяти, издевающихся над шестым.
На моих руках только-только уснул Пашенька, он прижался ко мне раздетый всем телом, и я отдавала ему своё тепло, и этот мальчик, раздетый до трусов лежал на земле, которая обдавала его холодом. Мое сердце разрывалось, ком стоял в горле, когда я пыталась повернуть чёртову ручку окна, чтоб распахнуть его полностью.
– Как? Как из таких пахнущих раем детей могут вырастать такие жестокие, будто не имеющие души? А если кто-то потом также сделает с Пашей? – слёзы стояли в глазах, сын сильнее прижался ко мне, отдавая в ответ тепло и свою нежность.
– А если он? Он также будет поступать с другими? – в моей голове пронеслась мысль, от которой меня покоробило, и по телу прошла дрожь. – Нет, он не сможет. Он не будет. Я научу его любить других людей. Любить и уважать. Я покажу, что в мире много…
Ручка наконец-то мне поддалась, и окно распахнулось настежь.
Я стала кричать с высоты пятого этажа, не боясь, пожалуй, впервые не боясь разбудить сына:
– Быстро от него отошли! Быстро отошли и отдали одежду.
Вся компашка подняла на меня свои головы, густые кусты загораживали их от дороги и тропинок, от посторонних глаз, поэтому они не ожидали, что кто-то их увидит:
– А что ты нам сделаешь? Что? – крикнул тот, что стоял на руке мальчика, вдавливая ее в жёлтую листву.
Меня перекоробило от его «ты», от наглости в голосе, я, действительно, не могла ничего сделать, хотя нет. Я могла. Могла и должна была что-то сделать.
Я положила сына в качельку, стоящую тут же на кухне, ногой включила ее, набрала номер Димы и стала звонить. Зажав телефон между ухом и плечом, я открыла холодильник, набрала в руки яйца и подбежала к окну. Запульнула первое.
На всё про всё у меня ушли секунды.
Яйцо смачно упало под ноги одного из обидчиков, ееее, не зря у меня была пятёрка по метанию гранаты в школе, вот, оказывается, для чего надо тогда сдавать эти нормативы.
Второе яйцо полетело вниз, приземлившись на голову еще одного, державшего в руках штаны мальчика:
– Тётька, вы чего кидаетесь? Дура что ли, – было видно, что они опешили от того, что на них полетели «мои гранаты». – Он сам виноват, проиграл в споре, так отвечай.
В это время тот в красной кепке убрал ногу с руки мальчика, он сел, чувствуя пусть и издалека мою защиту.
В это время Дима взял трубку, я с плачем в голосе, не переставая кидать яйца, начала:
– Ты паркуешься, да? Срочно беги за кусты в углу двора! Оставь пакеты и беги, слышишь?… Там мальчика обижают…нет, сами не разберутся…нет! Он – один, их – пять. Такая холодрыга, а они его раздели. Представь, что Пашу б так раздели. Беги. Быстро!
Я пульнула ещё яйцо, в моих руках оставалось последнее.
– Удар, – начала я комментировать свои действия вслух, чувствуя силу и зная, что идёт подкрепление. – Полетело.
Яйцо попало в голову… Диме, который пришёл на помощь.
– Быстро отсюда сдриснули, – прорычал он, держа в одной руке пачку подгузников, а в другой – пакет с продуктами. – И одежду отдали.
Компания что-то начала отвечать Диме, но я уже не слышала, громко заплакал Паша, подбежала к нему, взяла на руки, крепко-крепко обняла, будто сейчас защищала не незнакомого мне мальчика, а сына, чьего-то любимого сына.
Слёзы градом лились по щекам, а я бесконечно целовала его и шептала:
– У каждой мамы, сынок, есть руки, «невидимые руки», которые приходят на помощь, когда ребёнку плохо, страшно, стоит закрыть глаза, представить маму, – мои слёзы капали на щёки сына и катились по ним, будто соединяя нас снова в единое создание. – … и мама придёт, обнимет и поддержит, придёт через расстояния, через годы, неважно, сколько ее ребёнку лет, понимаешь?
Я чувствовала, что Паша понимал. Я громко шмыгала носом, думая, что любая мама встала бы также на защиту ребёнка, как я сейчас, потому что чужих детей не бывает, если ты настоящая мама.