Мысли
Шрифт:
Я столько раз слышал о любви, о том, что эта жизнь создана для любви, искал ее, всегда. Я высматривал ее украдкой в окно автомобиля, когда маленьким ребенком проезжал со своими родителями по этим узким улочкам моего города. Я искал ее так долго – в лицах, встречавшихся на моем пути и надменно или безразлично смотрящих на меня. Искал ее и не находил. Я расспрашивал о ней всех, кого угодно, первых встречных, не видели ли они ее? Не знают ли ее? Смотрел в их глаза и пытался понять, врут они мне или нет, правда ли знают ее или нет? Нет.
И вот я стою на этом холодном берегу. Сейчас. Столько лет прошло –
Смотрю на него, оно рядом, оно есть – это море.
Город боится подойти к нему – я нет, так странно оказаться совсем рядом с ним – огромное холодное море, и даже все, что я вижу сейчас, лишь только ничтожно малая его часть, только начало.
Но что мне сказать ему теперь? Что?Что спросить у него?
Наводнение
Ночь подступает к нашему дому, словно бескрайне разлившееся море. Ее холодная вода уже просачивается сквозь щели, поднимаясь все выше и выше, медленно заполняя собой эту пустоту. И некуда прятаться от нее, некуда бежать, нет смысла даже пытаться открывать дверь, за ней только чернеющее холодное море воцарившейся ночи. Нет сил и смелости самому сделать шаг в эту ледяную воду, да и некуда плыть, бессмысленно, нет никакого другого берега. Огни в доме напротив тонут во тьме, один за одним, навсегда погружаясь на дно. Я просто смотрю за ними и жду, когда это произойдет со мной.
Но все-таки наступает утро – полный разброд и развал во всем. Насколько только видно с моего шестнадцатого этажа, с вершины мира, что похоже и спасла меня – повсюду следы этого моря, его ночного присутствия здесь, его разрушений, но его самого нигде нет. Лишь безжизненное осушенное дно, по которому уже бродят, словно что-то ищут, что-то собирают, кажущиеся одинокими точками люди, испуганные морем и радующиеся Его отступлению, тому, что оно не довело свое дело до конца, тому, что им дали еще один день. Люди, спешащие что-то успеть, собрать эти подачки, эти секунды и минуты, этот хлам нашей жизни, то, что Ему не нужно и не интересно, то, что Оно оставило нам из жалости. Или из любви?
Пустота
Пустота тоже имеет вес – она тяжела и неподъемна.
Это хорошо понимаешь, переполненный ею, оказавшись зажатым где-то между короткими декабрьскими днями так, что не выбраться самому, не пошевелиться.
Между этим днями нет вообще ничего – как не всматривайся, лишь тьма. Не светят декабрьские звезды – слишком мало их, чтобы разбавить эту пустоту, чтобы чем-то помочь тебе.
И приходится закрыть окно, как бы ни хотелось свежего воздуха, как бы ни был он жизненно необходим прямо сейчас – ледяной холод этого северного мира сильнее тебя. Своими руками закрываешь для себя этот последний путь для побега – невероятный, нереальный, не стоивший даже мгновения твоей веры.
Когда-то ты откроешь это окно, и там будет лето, и тепло, и счастье, и будет уже невозможно его закрыть, невозможно отказаться от той ночи, что встретит тебя за ним, от ее звуков и ее нежности. Твое сердце задрожит от дыхания ветра, не бессмысленно воющего, не орущего от злости, холода и безысходности, но шепчущего только тебе, касающегося твоей души и слуха древним заклинанием, признанием, тайной, услышанной им в каких-то бесконечно далеких краях. И ты тоже услышишь ее, ты тоже узнаешь ее, ты удивишься ее простоте и пообещаешь хранить ее всегда.
И утро будет белым свежайшим молоком в черный кофе твоей счастливой бессонной ночи, еще держащейся из последних сил над этим городом. И усталость покажется счастьем, и все будет нараспашку – окна, двери, рубашка, дни и ночи, душа и мысли – все нараспашку – все открыто жизни, все переполнено ею, и так легко будет верить.
Я против городов без рек
Я против городов без рек. И если не реальная река, то река времени, река жизни, река истории – хоть какая-то, та, в которую мы могли бы всматриваться бесконечно или броситься, потеряв все наяву, которая неслась бы вперед, сама по себе, сильная и вольная, которой были бы безразличны все драгоценности этого города, но верная обещанию, хранила бы в своих водах его огни.
Река – это память городов, это их кровь, их главная артерия, пульсирующая жизнью.
Должно быть, в этих безвольных городах что-то неподвластное им, что-то уносящее из них всю боль и горе, что-то шепчущее по ночам слова любви тем, кто ее потерял окончательно, что-то пьянящее, что-то скрывающее наши ошибки, страхи, безверие – на самом дне.
Жизнь городов
Люди живут в городах. Мы существуем сами по себе, почти забывая, что рядом с нами, совсем рядом, переплетенная с нашей судьбой проходит и жизнь нашего города.
Впрочем, и город иногда забывает о нас. И он в этом забвении даже более гармоничен, чем мы. Пустынные улицы, брошенные вещи. И тогда, кажется, он и не заметит, если нас совсем не станет – будет и дальше жить, занятый своими делами, застрявший где-то между полуднем и полночью. И даже не в одиночестве – в конце концов, у него и кроме людей полно жителей, ему надо напоить своих голубей на площадях и охраняющих его покой дворовых псов. У него тысячи обязанностей.
Но это взаимное забвение непрочно и сиюминутно, не больше чем расставание любимых, которые на самом деле никогда не расстаются и, отпустив одну руку, уже испуганные ищут другую. Они нарочито стараются не смотреть друг на друга, но идут рядом, нога в ногу, пусть даже не замечая или не признавая этого, но так сильно боясь отстать. Все же город живет вместе с человеком, он шумно отмечает с нами общие праздники, делит с нами радость и горе, беды и невзгоды.
* * *
Есть города умудренные старостью, но это вовсе не значит, что они потеряли азарт или страсть к жизни. Хотя есть и такие города – увядающие, распадающиеся, теряющие свою жизнь.
Есть города молодые, стремящиеся вперед, наивно хватающие все новое – все то, что видят, пытающиеся быть похожими сразу на все, и даже не замечающие, как посреди всего этого, где-то спрятанное от глаз посторонних, в самом их сердце еще только зреет, прорастает их суть, смысл их жизни, их естество – то, за что их полюбят потом, за что будут всегда хранить в памяти те, кто не останется равнодушен.