Мыслить социологически
Шрифт:
Какими бы внушительными ни были образования, развивающие идею сообщества, и как бы настойчиво они это ни делали, их реальная опора остается очень хрупкой и уязвимой. Крупному сообществу всегда недостает той основы, которую составляет плотная сеть личных взаимодействий, поэтому оно постоянно нуждается в том, чтобы взывать к верованиям и чувствам. Этим объясняется и огромное значение границ, которые им приходится проводить и поддерживать. Никакие усилия, направленные на то, чтобы сформировать чувство преданности большой группе, не будут иметь шансов на успех, если побуждение к солидарности в «своей группе» не сопровождается разжиганием враждебности к «другой группе». Призыв сомкнуть ряды всегда является призывом ополчиться на врага.
Образ врага выглядит столь же мрачным и пугающим, сколь приятным, в теплых тонах, рисуется образ собственной группы. Враги — это сборище коварных недоброжелателей. Они неумолимо враждебны, даже если маскируются под дружественно настроенных соседей, или им просто не дают совершать такие поступки, к которым у них, как говорится, лежит
Враждебность, подозрительность и агрессивность по отношению к «чужой группе» (обычно выступающие как необходимый ответ на враждебность и недоброжелательство противной стороны) являются следствием и только потом становятся причиной предубеждения. Предубеждение означает полное неприятие каких бы то ни было достоинств врага, а также предрасположенность к преувеличению его реальных и воображаемых, мнимых пороков. Все действия провозглашенных врагов истолковываются таким образом, чтобы еще больше очернить их образ, им приписывают самые неблаговидные мотивы, следуя принципу «Все, что бы вы ни сказали и ни сделали, будет обращено против вас». Предубеждение не позволяет поверить в возможность того, что намерения «чужой группы» могут быть вполне честными, что враги и в самом деле имеют в виду то, что говорят, и их предложение мира может быть искренним и свободным от каких-то скрытых намерений. В борьбе против «империи зла» каждый шаг врага, каким бы очевидно миролюбивым или невинным он ни был, рассматривается в увеличительное стекло с тем, чтобы обнаружить в нем любой недружественный подвох.
Предубеждение проявляется и в существовании двойного стандарта морали. То, что члены «своей группы» заслуживают по праву, будет считаться актом милости и великодушия для людей из «чужой группы»; и наоборот, то, что в действиях членов «своей группы» превозносится как акт примерного бескорыстия, в действиях членов «чужой группы» принижается и низводится до «обычных правил приличия». И что важнее всего, собственная жестокость по отношению к членам «чужой группы» не кажется противоречащей моральным нормам, тогда как за подобные действия и даже в более безобидных случаях со стороны врага требуют сурового осуждения. Предубеждение заставляет людей оправдывать такие средства для достижения своих целей, которые они никогда не согласились бы оправдать для достижения целей «чужой группы». Одни и те же действия называются по-разному и соответственно заслуживают похвалы или осуждения в зависимости от того, какая сторона их совершила. Возьмем, к примеру, такие пары понятий, как «борцы за свободу» и «террористы», «протестующие» и «виновники беспорядков», «революция» и «бунт». Подобного рода уловки позволяют нам настойчиво, упрямо и с полным сознанием утверждать, что справедливость целиком и полностью на нашей стороне.
Предрасположенность к предубеждению распределяется не одинаково. Замечено, что некоторые люди особенно склонны воспринимать мир в резких, непримиримых противопоставлениях (оппозициях) и с ожесточением отвергать всякого, кто действительно или как им кажется отличается от них. Такая установка проявляется в расистских отношениях и действиях, или — более обобщенно — в ксенофобии — ненависти ко всему «чужому». Обычно люди, проявляющие наибольшую склонность к предрассудкам, оказываются и убежденными, горячими сторонниками единообразия во всем. Они болезненно переживают любое отклонение от строгих правил поведения и посему предпочитают сильную власть, позволяющую держать народ в узде. Люди, характеризующиеся таким набором установок, считаются авторитарными личностями. Однако до сих пор остается загадкой, почему некоторые люди являются (или становятся) такими личностями, тогда как другие могут чувствовать себя счастливыми среди множества разных стилей жизни и оставаться терпимыми к невероятному количеству различий. Возможно, то, что мы описываем как проявления авторитарности, есть просто следствие социальной ситуации, в которой оказался человек, якобы обладающий качествами авторитарной личности. Хотя, с другой стороны, если хорошо подумать, то так ли уж сильны различия в уровне и интенсивности предубеждений и так ли они зависят от социального окружения, в котором живут и действуют приверженные им люди
Таким образом, предрасположенность к тому, чтобы «купиться» на идею о резких границах между «своей группой» и «чужой группой», а также к тому, чтобы ревностно оберегать целостность первой от угрозы, якобы исходящей от второй, как представляется, тесно связана с чувством уязвимости, порождаемым кардинальным изменением привычного и знакомого жизненного окружения. Такое изменение, естественно, осложняет жизнь. По мере того, как ситуация становится все более неопределенной и менее предсказуемой, человек начинает переживать ее как опасную и пугающую. То, что человек усвоил как эффективный и плодотворный образ жизни, вдруг оказывается менее надежным; он чувствует, что перестает контролировать ситуацию, которую до сих пор считал вполне подвластной себе. И он отвергает изменение. В таких случаях люди остро чувствуют необходимость защищать «старые порядки» (т. е. знакомые и удобные порядки), и в результате агрессия направляется против новичков — тех, кого еще не было, когда старые порядки считались незыблемыми, и кто появился сейчас, когда старый порядок подвергается нападкам или стремительно теряет свою целесообразность. Кроме того, сами новички — уже другие люди: у них свой стиль жизни, и они наглядно олицетворяют собой изменения. Это кажется просто, как дважды два: новички виновны в переменах, в исчезновении прочности, обесценивании старых привычек, в неопределенности настоящей ситуации и в будущих несчастьях.
Норберт Элиас всесторонне проанализировал ситуацию, порождающую предубеждение, в своей теории признанных и посторонних. Приток посторонних всегда представляет угрозу образу жизни коренного населения, сколь бы малым ни было объективное отличие вновь прибывших от старых обитателей. Напряжение, возникающее в связи с необходимостью потесниться ради вновь прибывших и потребностью посторонних искать для себя места, заставляет обе стороны преувеличивать различия. Зачастую даже самые незначительные черточки, которые при других обстоятельствах остались бы незамеченными, теперь выпячиваются и расцениваются как препятствия для совместного проживания. Они становятся объектом неприязни и используются в качестве доказательства неизбежности строгого разделения и немыслимости смешения. Беспокойство и враждебные чувства достигают точки кипения с обеих сторон, однако старожилы в целом обладают лучшими ресурсами, чтобы действовать в соответствии с предубеждением. Они могут апеллировать к правам, приобретенным на данное место самой длительностью проживания («это земля наших предков»); посторонние — это не просто чужие и другие, но и «завоеватели», внедрившиеся сюда, не имея на то никаких прав.
Сложные взаимоотношения старожилов и аутсайдеров так или иначе требуют объяснения огромного количества разнообразных конфликтов между «своей группой» и «чужой группой», а вместе с тем и наиболее распространенных, устойчивых предрассудков. Появление современного антисемитизма в Европе XIX в. и его широкое распространение можно понять как результат совпадения двух процессов: во-первых, набиравших скорость перемен в индустриальном обществе и, во-вторых, эмансипации евреев, вышедших из гетто или отгороженных еврейских кварталов и закрытых сообществ, что позволило им смешаться с нееврейским населением городов и заняться «обычными» профессиями. Множество лавочников и ремесленников, привычному существованию которых угрожали фабрики и торговые компании, с готовностью восприняли в качестве убедительного объяснения причин бедствий, сотрясавших основы их жизни, появление на их улицах этих доселе не известных им чужаков. Точно так же утрата традиционной основы безопасности, обусловленная постепенным развалом Британской империи, разрушение привычного городского ландшафта в ходе реконструкции городов в послевоенной Англии, а затем и исчезновение из них промышленности, с которой были связаны навыки и жизненные ожидания многих людей, породили широкое недовольство, направленное против пришельцев из Вест-Индии или Пакистана; отсюда и волна гнева против предвестников будущих потрясений, гнева, который иногда выражался в чисто расистских формах, а чаще стыдливо маскировался сопротивлением «чуждой культуре». Приведем еще один характерный пример: во второй половине XIX в. в течение нескольких десятилетий беспокойство и тревога квалифицированных рабочих, столкнувшихся с угрозой сокращения рабочих мест вследствие стремительной механизации трудовых процессов на фабриках и последующей их (рабочих) «деквалификацией», направлялись против притока рабочих, называвших себя «разнорабочими», но официальные профсоюзы сразу же окрестили их «неквалифицированными» рабочими. Их не принимали в профсоюзы и отказывали в защите со стороны профсоюзов до тех пор, пока они не завоевали права на создание собственных профсоюзов вопреки сопротивлению квалифицированных рабочих.
Аналогичные процессы можно наблюдать и в наше время всюду, где происходят изменения и резко сокращаются возможности сохранять и продлевать старый образ жизни. Мы читаем об отчаянном сопротивлении одних профсоюзов рабочих, не желающих делить работу с каким-либо другим профсоюзом; а в последнее время наиболее частой причиной забастовок стали споры по разграничению трудовых прав. Но, наверное, самым наглядным примером устоявшейся предрасположенности к изображению новичков опасными чужаками является ставшее притчей во языцех сопротивление мужчин требованиям равных с ними прав для женщин в сфере занятости и конкуренция со стороны последних за занятие высоких постов. Вторжение женщины на территорию некогда надежного «мужского заповедника» поставило под сомнение считавшиеся доселе непререкаемыми правила, тем самым привнеся в ранее однозначно воспринимавшуюся ситуацию элементы замешательства и негодования. Феминистские требования равных прав вызывают у мужчин чувство опасности, высвобождающее злобу и агрессию.
Острота антагонизма между признанными и посторонними, как и тяжесть его возможных последствий, еще больше усугубляется тем, что неуживчивость признанных вызывает симметричный ответ со стороны тех, кто загнан в положение посторонних, и это уменьшает вероятность примирения. Американский антрополог Грегори Бейтсон предложил назвать цепь действий и реакций на них (враждебное отношение, так сказать, оправдывает себя, вызывая враждебное поведение) схизмогенезисом. В подобных ситуациях любое новое действие влечет за собой еще более сильную реакцию, и обе стороны волей-неволей вовлекаются в глубокий затяжной раскол. И если до этого момента у каждой стороны был какой-то контроль и возможность влияния на взаимоотношения, то теперь они утрачиваются полностью. «Логика ситуации» берет верх.