Мюзик-холл на Гроув-Лейн
Шрифт:
Фотограф запечатлел новобрачную на качелях – такую юную, беспечную, хохочущую, – что сердце вдруг болезненно заныло, как принимаются ныть замёрзшие пальцы, когда попадаешь в тепло. Развевающиеся ленты, надувшийся колоколом подол лёгкого платья и раскинутые в стороны руки, точно она хотела сжать в объятиях и его, и весь мир в придачу – ни он, ни она и представить себе не могли, какое будущее их ждёт.
Рафаил Смит, как и тогда, много лет назад, вынул фотографию из простой деревянной рамки, и теперь держал снимок в руках, глядя не на изображение юной беспечной девушки, а поверх
– Ну же, ни к чему медлить, – с повелительной нежностью произнесла она, поправляя шляпку и находя в зеркале отражение глаз старого фокусника. – Ушедших не вернёшь, так ведь? Ты и сам знаешь, как важно уметь прощаться с прошлым. Прощаться и прощать. Без этого нет жизни, нет будущего.
Она подошла ближе, положила руки ему на плечи. Тепло её ладоней придало ему сил. Сдерживая обещание, он разорвал фотографию сначала на четыре части, а потом каждую четверть ещё надвое. Посидел, глядя на кучку мусора, в которую превратилось его прошлое. В какой-то момент пришла ярость: захотелось скинуть женские руки со своих плеч, сжать пальцы с тёмными от лака ногтями так, чтобы увидеть на прекрасном распутном лице замешательство и страх.
Будто ощутив перемену в нём, она отступила на несколько шагов. Вынула из сумочки помаду, выкрутила яркий конус и мазнула им по губам. Подхватила из груды обрывков клочок фотографии и приложила к губам обратной стороной, снимая лишнюю краску. Бросила его в мусорную корзину, со снисходительной лаской взглянула на Рафаила Смита, улыбнулась и вышла, победно стуча каблуками, оставив его размышлять о самом главном иллюзионисте этого мира – о времени и о его бесстыжих фокусах.
Рафаил Смит только закурил трубку, набитую дешёвым скверным табаком, какой предпочитают лишь отставные моряки чином не выше боцмана и уличный народ, ночующий на грязных улочках Бетнал-Грин, когда в дверь его гримёрки постучали. Не испытывая желания в этот момент говорить с кем бы то ни было, он всё равно сварливо крикнул: «Войдите!» – молясь про себя, чтобы это не оказался Филипп Адамсон, которому опять спешно потребовалась помощь в решении одного из многочисленных организационных вопросов.
Его молитвы были услышаны, однако альтернатива вовсе его не обрадовала. В гримёрную вошла женщина средних лет, одетая с пышной старомодной изысканностью. Глядя на неё, можно было вообразить, что эдвардианская эпоха в самом начале своего расцвета, и не далее как вчера Лондон от Тауэра до Ламбета пересекло траурное шествие, провожающее Викторию в последний путь.
– Лавиния, дорогая, что стряслось? Я и не думал, что здесь кто-то остался, – он ловким движением натренированных пальцев незаметно смахнул клочки разорванной фотографии в мусорную корзину, стоявшую под столиком. Теперь они лежали там вперемешку с табачным пеплом, и в его голове всплыли строчки: «…пепел к пеплу, прах к праху…»
– Ох, я и правда что-то припозднилась сегодня, – Лавиния Бекхайм жеманно улыбнулась и, не снимая пальто, присела на краешек кресла, не слишком достоверно изображая непринуждённость.
Смиту
Сначала Лавиния Бекхайм, которую в труппе за глаза прозвали мисс Румяные Щёчки, неспешно и крайне обстоятельно рассказала Смиту пару старых, уже потерявших свежесть сплетен, и он сделал вид, что слышит их впервые. Она никогда не переходила к сути вопроса сразу, и, хоть и досадуя на эту её особенность, он не менее четверти часа притворялся, что с интересом её слушает.
К счастью, вскоре запас пустячных тем иссяк. Гостья, притворившись, что эта идея только что пришла ей в голову, прекратила терзать пышный бант шелковой блузы, украшавший её грудь, ненатурально оживилась и воскликнула:
– А что если нам, мистер Смит, зайти за Арчи и всем вместе отправиться в одно из этих уютных местечек, куда остальные ходят по субботам? Как думаете? По-моему, это отличная идея! Нет, правда, мы каждый день развлекаем публику, почему бы нам и самим не развлечься немного? – и она изобразила руками в воздухе нечто, что должно было означать бурное веселье.
Вот оно, наконец-то. Смит украдкой вздохнул. Чтобы не смотреть на неё в этот момент, он принялся выбивать трубку в огромную морскую ракушку, служившую ему пепельницей.
– Арчи давно ушёл, Лавиния. Сразу после вашего с ним выступления.
– Ну надо же! – Лавиния Бекхайм всплеснула руками, продолжая спектакль. – А я была уверена, что он всё ещё в театре. И куда это он отправился? Верно, сыграть партию-другую в бильярд с этими молодыми щёголями, Эдвардом и Джоном, – и она вновь принялась теребить бант, сохраняя на лице игривую безмятежность.
Пальцы её то сматывали в трубочку, то разматывали один из шелковых кончиков банта, и отчего-то смотреть на это было неприятно.
– Не знаю, Лавиния. Может статься, что и так. Ты ведь знаешь Арчи не первый год, – он отвечал ей бесстрастно, чтобы она не искала в его словах потайной смысл.
– А Люсиль? Она ещё здесь? В пансионе её нет, – проговорилась она, не в силах сдержаться.
– Возможно, она ещё здесь, – уклончиво выразился мистер Смит, не желая давать однозначный ответ.
Тотчас руки её опустились на колени и замерли там. Голову с высокой причёской по моде начала века она запрокинула как можно дальше, видимо, чтобы слёзы не вздумали прочертить по напудренным щекам позорные дорожки.
Голосом глухим от сдерживаемых чувств и оттого, что её голова была запрокинута, как на приёме у дантиста, она неуместно восхитилась:
– Ты только посмотри, какие здесь высокие потолки! Ну просто настоящая роскошь! Как вспомнишь, где ещё недавно мы все ютились, так просто мороз по коже. Я, Лавиния Бекхайм, вынуждена была пригибаться всякий раз, когда входила в общую гримёрную, в эту убогую клетушку. А теперь у каждого есть собственная, и места хоть отбавляй. Всё-таки, кто бы что ни говорил, а мистер Адамсон буквально спас нашу труппу.