Н 6
Шрифт:
— Что за нахрен?! — воскликнул Денисов.
— Ты, сука, меня на весь мир опозорил! — В голосе Кокорина клокотала ярость. — Тебе повезло, падла ты замшелая! Еще одно оскорбление во время игры — и я тебя по газону размажу, понял? У всех на глазах!
— Отпустить его? — спросил я у Денисова.
Мой вопрос привел его в замешательство, и я принял решение сам.
— Саня, я не позволю вам друг друга покалечить, понял? Кто начнет бычить, того придушу.
— Да кто ты такой, мелкий говнюк… — возмутился Кокорин.
— О, по части бития морд и удушений,
И тут я не выдержал, сидя верхом на Кокорине, обложил обоих так многоэтажно, что они рты разинули, не рискуя слово вставить. Если опустить мат, я говорил о том, что мелкий говнюк вынужден успокаивать двух великовозрастных дебилов, которые попутали берега. Помолчав немного и дав им время на осознание, я сказал спокойно:
— Саня, попустись. Давай без глупостей, да? — И поднялся.
Кокорин вскочил, как на пружинах, уставился на Денисова, и его аж перекосило от ненависти.
— Мужики, это несерьезно, — сказал я. — Давайте мы вернемся в Москву, и вы дома силой богатырской померяетесь. Здесь — не надо. Здесь у нас общий враг, а он только чего-то эдакого и ждет.
— А ты вообще заткнись, сопляк, — вызверился на меня Кокорин, в то время как Денисов был спокоен.
Я проигнорировал оскорбление и обратился к Денисову:
— Игорь, представь, что Марокко тебя так с поля утащил — за шкирку, как щенка. Как бы ты себя повел?
На лице капитана команды недоумение сменилось возмущением.
— Это другое! Я бы ему врезал.
— Да нет, «это другое» называется двойными стандартами. Например, Марокко уверился, что ты неоправданно рискнул, и распустил руки. Вот и ты так же сделал. А Саня руки в ответ не распустил, не опозорил Союз. Вот честно, не уверен, что я сдержался бы. Так что молодец в этой ситуации он.
На Кокорина я не смотрел, но буквально видел, как растет шкала репутации с ним, и продолжил:
— Саня честно рискнул, и у него не получилось. Команда так же честно не рисковала, и тоже не получилось. Короче, Игорь, ты неправ. Знаю, нужно мужество, чтобы признавать свои ошибки. Это сложно. А ты, Саня, неправ, что сюда пришел. И вообще тебе бухать нельзя, потому что планка падает.
Я взял Кокорина под руку и вывел из номера. Он немного остыл, покосился на дверь и сказал:
— Спасибо, брат. Я бы его…
— Верю — укокошил бы.
Запрокинув голову и захохотав, он освободил руку и поплелся к себе, а потом вдруг развернулся и блеснул глазами.
— Но если он еще раз…
— Игорь все понял.
Кокорин протянул руку, я пожал ее. Надо же, как все обернулось! В той реальности мне казалось, что Кокоша — гнилой понторез, а Денисов — Д`Артаньян, а на деле с Саньком оказалось гораздо проще договориться, и он первый динамовец, который вот так искренне протянул мне руку. И вообще, Кокорин — довольно искренний парень, его беда лишь в том, что он никак не может повзрослеть что здесь, что там.
Денисов тоже понял, что накосячил, но ошибку свою вряд ли признает.
В коридоре мы с Кокориным разошлись, я направился в свое крыло и обнаружил толкущегося под
— Жаль, что вы пыииграли, я за вас болел. Жаль, тебе надо завтыа уезжать. Поговорим? — Он потряс бумажным кульком, где что-то шуршало. — Кукис из мой любимой кондитерской. Кто не ел кукис, не понять Англия!
Я заглянул в кулек, там было печенье, напоминающее овсяное с вкраплениями шоколада и, похоже, цукатов. И пахло оно сногсшибательно.
— Ты пьешь чай? Приглашаю пить чай, с чай — хорошо, — уверил Пол и протянул упаковку чая с Биг Беном. — Подарок. Идти в кафе?
— Правильно — пойдем, — поправил его я, достал печенье и сжевал одно, зажмурившись от удовольствия. — М-м-м, сногсшибательно!
— Что с ноги? — не понял Пол и напрягся.
— Сног-сши-ба-тель-но — значит очень хорошо.
Пока мы шли, Пол пытался выговорить «сногсшибательно» и ворчал по-английски, какой же сложный русский язык, какие же дурацкие окончания, а падежи — так вообще глупость несусветная, вот зачем их шесть, когда спокойно можно обойтись тремя?
— В СССР есть народ — дагестанцы, говорят они на табасаранском языке, так вот там падежей как минимум тридцать пять.
— Таы-баы… Тарр-бар-р, — пытался выговорить новое слово англичанин, в итоге расстроился и плюнул, заключив: — Понять падежи умеет только ыу… р-русский.
А мне подумалось, что если Марокко выпустит меня на поле, то это будет диверсия, комментаторы сломают языки, выговаривая мою фамилию.
В кафе было полно народа. Туда-сюда сновали официанты с серебристыми многоэтажными подносами — разносили сладости и чай в непрозрачных металлических заварниках.
— Пол, выбери на свой вкус, я не очень разбираюсь в чае, — признался я. — Предпочитаю кофе, но чай — это часть традиций, я должен его попробовать.
Волонтер подозвал официантку — азиатку, похожую на мальчика — и заказал чай с молоком и по йоркширскому творожному торту. Ждали мы где-то полчаса, все это время Пол делился впечатлениями: он думал, что русские злые и дикие, а они оказались нормальными.
Я рассказал ему несколько анекдотов и попытался считать намерение меня завербовать — нет, Пол просто хотел подольше пообщаться и записывал на диктофон все, что я говорю.
Чай оказался насыщенней нашего. Меня поразили эти непрозрачные заварники — непонятно, что внутри, непривычно. Да и чай со сливками — странный все-таки, а вот творожный торт с изюмом — очень вкусный. Когда почти доел его, к нам за столик сел Кокорин и принялся кормить доверчивого Пола байками, что у нас в школе есть особый предмет — балалайковедение, и каждый школьник должен научиться усмирять медведя и выгуливать его без намордника. Свой рассказ Кокорин то и дело прерывал на селфи.
Пол обман быстро раскусил, но косил под дурачка, чтобы с ним подольше поболтали. В итоге спать мы легли в одиннадцать, ведь сразу после завтрака нас повезут в столицу Уэльса — Кардифф, где девятого июля предстоит играть с местной командой, в которой в основном здоровенные темнокожие легионеры.