Н. Г. Чернышевский. Книга вторая

Плеханов Георгий Валентинович

Но какая же именно связь? Что касается этого вопроса, то ваш ответ на него определится опять-таки вашими понятиями о производственных отношениях и об условиях воспроизведения капитала. Если на эти отношения и на эти условия вы смотрите глазами, например, Милля, то вы и скажете об этой связи то же, что говорил Милль. А если вы смотрите на них как-нибудь иначе, то вы по необходимости разойдетесь с Миллем. Но и в том и в другом случае для вас будут совершенно бесполезны здесь те выводы, к которым вы пришли, позабыв о воспроизведении капитала. Обязанные своим происхождением неуместной абстракции, они, вероятно, будут позабыты вами тотчас же, как только вы покинете область односторонних отвлеченностей и хоть одной ногой станете на реальную экономическую почву.

По крайней мере, так случилось с Чернышевским. В главе "Прибыль" он противопоставляет капитал "фонду рабочей платы" и утверждает, что чем быстрее растет капитал, тем более прибыль стремится поглотить рабочую плату, и что это происходит одинаково как при размножающемся, так и при неразмножающемся населении. То же говорит он в главе "Рента". Но перейдя к вопросу о "влиянии экономического прогресса на рабочую плату", он высказывается уже совсем в другом духе. "Если бы при возрастании капитала население не возрастало, — пишет он, — то стала бы возвышаться рабочая плата; следовательно, прибыль стала бы составлять все меньший и меньший процент на затраченный капитал, потому что прибыль — остаток из продукта за вычетом рабочей платы… Эта тенденция прибыли к понижению задерживается или непроизводительною растратою капитала, или перенесением капитала в другие страны, или улучшениями производительных процессов. Непроизводительною растратою капитала (напр., от праздной роскошной жизни или от коммерческих кризисов) уменьшается размер капитала, значит, уменьшается и рабочая плата; а если рабочая плата уменьшается, то, конечно, увеличивается остаток продукта, составляющий прибыль. Перенесением капитала за границу точно так же уменьшается сумма его, остающаяся в стране. Наконец, улучшениями производительных процессов понижается стоимость производства, а ее понижение при нынешнем быте обыкновенно влечет за собою понижение рабочей платы, если же рабочая плата уменьшается, то возрастает остаток продукта, получаемый капиталистом за вычетом рабочей платы" [150] .

150

Там же, стр. 533–534.

Итак,

чем более растет капитал, тем более увеличивается, при прочих равных условиях, и фонд рабочей платы. Если бы вы, припомнив вышеприведенную таблицу, возразили на это, что быстрый рост капитала означает также и быстрый рост "суммы прибыли", а следовательно, и уменьшение "фонда рабочей платы", то Чернышевский указал бы вам на понижение уровня прибыли, вследствие которого сумма ее может остаться неизменной, несмотря на увеличение размеров национального капитала. Необходимость понижения уровня прибыли доказывается ссылкой на то обстоятельство, что прибыль есть "остаток из продукта за вычетом рабочей платы", подобно тому, как необходимость уменьшения размеров фонда рабочей платы доказывалась тем соображением, что рабочая плата есть остаток из продукта за вычетом прибыли. Все это очень затрудняет понимание мыслей Чернышевского. Вы спрашиваете себя, каков же окончательный вывод его: стремится, или же не стремится "сумма прибыли" поглотить рабочую плату при быстром росте капитала и при неразмножающемся населении? Это затруднение, которое испытал, вероятно, всякий, кто внимательно читал "Очерки из политической экономии", разрешается очень просто. В главе, посвященной вопросу о прибыли, он позабывает о воспроизведении капитала, а в главе, посвященной вопросу о влиянии экономического процесса на рабочую плату, он вспоминает о нем и, вводя этот новый элемент в свои рассуждения, он, естественно, приходит к новым выводам. Но, вспомнив о воспроизведении капитала, он вовсе не отказывается от своей формулы стоимости. Он только рассматривает ее в движении, между тем как прежде рассматривал ее в абстрактном, неподвижном виде. Он покидает область абстракций и потому приближается к правильному взгляду на дело. Но он не совсем покидает ее: его формула стоимости сама представляет собою не более, как ошибочную абстракцию. Поэтому, хотя он и анализирует ее теперь с более правильной точки зрения, он все-таки приходит к совершенно ошибочному выводу. В действительности рост национального капитала далеко не всегда сопровождается увеличением спроса на рабочую силу. Спрос этот зависит не от общей "суммы" капитала, а от величины переменного капитала, т. е., именно того капитала, который идет на покупку рабочей силы. Если с увеличением общей суммы капитала уменьшается переменная часть его, то спрос на рабочую силу падает. Статистика западноевропейских стран, в особенности в Англии, неоспоримо доказывает, что на известной ступени развития капитализма рост капитала совершается параллельно с ростом относительно излишнего рабочего населения. Собственно говоря, Чернышевский вполне допускал возможность такого явления, да и не мог не допускать ее, так как она была доказана еще Рикардо. Чернышевский придерживается подразделения капитала "на оборотный, потребляемый и воспроизводимый одною операциею производства, и основной капитал, служащий целому длинному ряду производственных операций". По смыслу этого подразделения выходит, что капитал, называемый теперь переменным, или, как говорил Чернышевский, "продовольствие работников", составляет значительную или даже "главную часть оборотного капитала". С развитием машинного производства часть оборотного капитала переходит в — основной, а "это значит, что та сумма продовольствия, которая ежедневно потреблялась и воспроизводилась работниками, берется из их потребления, чтобы впоследствии воспроизводиться лишь гораздо меньшими частями" [151] . Отсюда уже совершенно ясно, что рост капитала может, смотря по обстоятельствам, вести как к увеличению, так и к уменьшению "фонда рабочей платы". Но Чернышевский не делает никаких выводов из этого чрезвычайно важного соображения. По поводу его он ограничивается замечанием: "Без вреда для работников может поступить в основной капитал только тот излишек ежегодных новых сбережений, какой остается за полным воспроизведением прежнего оборотного капитала, с прибавкою процента, соответствующего приращению населения страны" [152] . Это сказано им при разборе взглядов Милля на "труд и капитал, как элементы производства". В учении же о распределении, которое рассматривается им совершенно независимо от производства, он, как мы видели, забывает не только об отношении основного капитала к оборотному, но и о самом существовании как основного капитала, так и той части оборотного, которая не идет на покупку рабочей силы. Там весь капитал сводится у него к "продовольствию рабочих". Поэтому там не может быть и речи об изменении относительной величины составных частей и капитала. Но даже и там, в учении о распределении, он не сводит в одно целое своих взглядов на прибавочную стоимость. В главе о прибыли он делает к буржуазному учению о ней известное уже нам пополнение, которое считает очень важным. А в главе о влиянии экономического прогресса на рабочую плату он совершенно забывает об этом пополнении и повторяет те самые взгляды экономистов на движение прибавочной стоимости, которые, казалось, были окончательно опровергнуты "пополнением".

151

Там же, стр. 155–156.

152

Там же, та же стр.

VIII.

Иначе и быть не могло. Теория стоимости недаром считается краеугольным камнем науки о хозяйстве буржуазного общества. Не имея ясного понятия о стоимости вообще, Чернышевский не мог подвергнуть основательной критике учение вульгарных экономистов о прибавочной стоимости. Возможность такой критики исключалась уже просто отношением его к буржуазной экономии. Возражая вульгарным экономистам, он в то же время целиком и без всякой проверки принимал многие основные "теоремы" буржуазной экономии, при чем и теоремы эти он брал не у классиков буржуазной экономии, а у исполненного противоречий Милля. К теориям Милля он и делал свои пополнения. В основе пополнений часто лежали очень важные и остроумные мысли, свидетельствующие как о замечательном, редком уме Чернышевского, так и о горячих симпатиях его к рабочему классу. Но, развивая эти мысли, Чернышевский не переставал, — и не мог перестать, — быть утопистом. Сделанные им пополнения имеют совершенно утопический характер. В дальнейшем изложении, сталкиваясь с основными теоремами, они скоро утрачивают всякое влияние на рассуждения Чернышевского, так что в последующих главах ему поневоле приходится повторять выводы буржуазных экономистов, по-видимому так блистательно, с такою горячностью, иронией и остроумием опровергнутые в предыдущих. Как много вредил ему при всем этом его абстрактный гипотетический метод, позволяющий рассматривать экономические явления вне их взаимной жизненной связи, одно после другого и одно независимо от другого, мы уже говорили не раз. Трудно открыть что-либо при помощи такого метода, заметили мы в первой главе. Теперь прибавим, — и читатель, надеемся, согласится с нами, — что, употребляя этот метод, легко наделать множество самых неожиданных ошибок. Пополняя Милля, Чернышевский, в своем пристрастии к "математическому" методу, дошел до самых бестелесных абстракций, устранив из своих соображений все реальные отношения производства. Он опирался на одну арифметику и вдался, можно сказать, в какой-то экономический пифагореизм, ища в "математических законах" причин экономических явлений. Но математика не может указать, да и не претендует на указание причин общественной жизни или природы. Она только помогает нам определить количественную сторону действия этих причин. Сила света обратно пропорциональна квадратам расстояний. Объясняет ли математика причину этот явления? Нет, она только помогает формулировать его закон, предоставляя физике отвечать на те "почему?", которые могут возникнуть в голове любознательного человека. Когда физика пытается сказать свое "потому", математика опять очень услужливо является ей на помощь, но опять-таки и здесь предоставляет последнее слово физике. Так же поступает она и с политической экономией, если речь идет о каком-нибудь экономическом явлении. Математика — очень почтенная, очень полезная и очень услужливая наука. Но не надо злоупотреблять ее услужливостью, не надо задавать ей такие задачи, которых решить она не может. Если вы вздумаете предъявлять ей неосновательные требования, она жестоко отомстит за это, заведя вас в такие дебри абстракции, из которых трудно и выбраться без своевременной помощи той науки, к области которой относится заинтересовавшее вас явление. Да и не одна математика отличается подобной мстительностью. Она глубоко коренится в характере всех прочих наук. Вот, например, людям, занимавшимся философией истории, приходила иногда мысль сводить к законам физиологии, — частью физиологии растительных процессов, а больше всего физиологии нервной системы, — решение вопроса о влиянии природы на развитие общественных отношений. И что же вышло? Умные люди, вроде Монтескье, наговорили массу страшного, чисто ребяческого вздора, который, правда, и до сих пор повторяется по временам тоже весьма толковыми людьми, но на самом деле только мешает решению в высшей степени важного научного вопроса. И нельзя удивляться появлению этого вздора. Стали задавать физиологии исторические задачи, к которым она не имеет и не может иметь никакого прямого отношения; стали применять ее "потому" к совершенно неподходящим случаям, ну и получились нелепости, от которых дай бог поскорее отделаться общественной науке. Это в порядке вещей.

IX.

Математическая возможность данного явления вовсе еще не ручается за то, что оно возможно в природе или в общественной жизни. Чернышевский прекрасно знал и очень остроумно доказывал это. Вот что говорит он по поводу книги немецкого писателя Зюсмильха, на которую ссылался Мальтус. "Зюсмильх, между прочим, просил Эйлера составить таблицы возрастания числа людей при разных пропорциях рождений и смертностей. Эйлер брал разные цифры и при одних — период удвоения выходил очень длинный, при других, разумеется, очень короткий, от 600 слишком лет до 7 с небольшим лет. Разумеется, можно было бы вычислить периоды еще более короткие. Иное дело, если спросить, какой процент возрастания допускается самим устройством человеческого организма. Можно ли положить, чтобы в действительности люди, при каких бы то ни было условиях, могли размножаться по ежегодной профессии приращения в 10 % или в 8 %, или хоть в 5 %? Но Зюсмильх не спрашивал об этом Эйлера; он только просил его составить таблицы удвоения по сложным процентам, при разных величинах процента, в том роде, как мог бы просить его рассчитать, сколько пищи в день понадобится человеку при различных величинах его роста, от 1 фута до 20 сажен. Эйлер сказал бы, сколько пищи понадобится человеку, имеющему рост в 10 сажен, имеющему рост в 11 сажен и т. д. Словом сказать, Эйлер решал тут задачу в том роде, какие очень часто попадаются в руководствах к математике или к физике. Например: во сколько времени достигнет до солнца ядро, летящее с быстротою, какую имеет в первую секунду полета; или: что будет с куском железа, постепенно опускаемым в колодезь, прорытый до центра земли? Математик очень правильно отвечает, что ядро долетит до солнца во столько-то времени, кусок железа дойдет до степени красного каления во стольких-то верстах ниже поверхности земли, до белого — во стольких-то, наконец, расплавится в стольких-то верстах. При этом математику нет никакого дела разбирать, существует ли предполагаемый колодезь, существует ли пушка, брошенное которою ядро могло бы полететь дальше немногих верст: подразумевается само собою, что математика только группирует цифры, вовсе не ручаясь за их действительность. Но вообразим себе, что прочитал решение таких задач человек, забывший или не знавший, что надобно подразумевать это. Вообразим себе, что ему показалось, будто бы автор алгебраического руководства не просто сгруппировал цифры, а прямо говорит, будто все эти выводы могут осуществиться на самом деле. Какие поразительные теории могут

родиться в голове такого человека! Он предложит, например, раскалять железо не кузнечными печами, а просто опусканием на 20 верст под поверхность земли, или отбить ядром кусок луны, чтобы этот кусок упал на землю, и тогда мы знали бы, из чего состоит луна. Вот нечто в этом самом роде случилось с Мальтусом. Увидев цифры Эйлеровых таблиц, он прямо так и подумал, что население может удваиваться в 25, в 20, в 15, в 10 лет и даже еще быстрее, как написано в таблицах Эйлера у Зюсмильха. Если бы у него голова не была вся занята мыслью отыскать аргумент против теории Годвина [153] , он, конечно, не сделал бы такой опрометчивой ошибки; но в таблицах Зюсмильха (Эйлера) он увидел нужный ему аргумент, имя Эйлера ручалось за верность вычислений, чего же больше?" [154] . Это все очень хорошо, но, оставляя пока в стороне вопрос о том, что и как случилось с Мальтусом, мы заметим, что именно нечто в этом роде случилось и с Чернышевским. Пополняя учение Милля о прибавочной стоимости, он именно только "группировал цифры", совершенно забывая об экономической действительности. И случилось это в значительной степени по той же причине, которою вызвана была, по его словам, опрометчивая ошибка Мальтуса: Чернышевский имел в виду исключительно только полемическую цель, руководствовался одним только желанием оттенить невыгодные стороны существующего порядка. Математика ручалась, по-видимому, за справедливость всех его расчетов. Он и удовольствовался этим ручательством. А как и отчего совершается действительное движение прибавочной стоимости, об этом справиться он и не подумал.

153

Известно, что Мальтус писал свой "Опыт о законе народонаселения" для того, чтобы опровергнуть тогдашние "системы равенства", главным образом взгляды Годвина, изложенные в его книге "Political justice". — "О политической справедливости".

154

Там же, стр. 248.

Разбор учения Мальтуса предшествует у Чернышевского исследованию о прибыли. Таким образом он повторяет ту ошибку, в которой упрекает Мальтуса, и повторяет уже после того, как она была им самим указана. И мы увидим, что он не только в исследовании о прибыли повторяет эту ошибку. Главное возражение его Мальтусу было построено на подобной же математической абстракции.

Чернышевский не хочет забавлять читателя "курьезными расчетами", доказывающими, что "если бы Адам положил в банк одну копейку, то ныне каждому из нас пришлось бы получить из банка массу золота, гораздо большую, чем какая могла бы поместиться в шарообразном мешке, диаметром своим равняющемся всему поперечнику солнечной системы до орбиты Нептуна" [155] . Почему же нет? Потому, что слишком бросается в глаза экономическая нелепость этого расчета. Но в применении к фактам новейшей экономической жизни совершенно подобный же расчет не кажется Чернышевскому нелепым и принимается, как нечто совершенно основательное. А между тем, вся разница заключается здесь просто во времени. "Чтобы соображение наше могло справиться с цифрами, какие будут получаться у нас, — говорит Чернышевский, приступая к составлению своей таблицы, — мы должны ограничить расчет времени, соответствующим деятельности одного поколения, тридцатью годами" [156] . Но неосновательный расчет остается одинаково неосновательным, как бы ни был короток тот промежуток времени, к которому он относится. При длинном промежутке сами цифры, своею ни с чем не сообразною величиною, напоминают нам о действительности. При коротком промежутке они не делают этого, оставляя нас в заблуждении относительно правильности наших рассуждений. В этом вся выгода (или невыгода) коротких промежутков.

155

Там же, стр. 393.

156

Там же, стр. 400.

Во всем расчете Чернышевского единственная ссылка на экономическую действительность заключается в указании того обстоятельства, что некоторые отдельные капиталы чрезвычайно быстро растут "по геометрической прогрессии". "Начав свои обороты с какою-нибудь сотнею рублей, человек становится в 50 лет миллионером". Но современному читателю едва ли нужно напоминать, что рост отдельных и в особенности торговых капиталов может быть причинен изменениями в распределении национального дохода и вообще национального богатства, не сопровождаясь при этом возрастанием общей суммы национального капитала, а следовательно, и общей суммы прибыли. Рост же национального богатства буржуазных стран нельзя объяснить иначе, как условиями воспроизведения капитала.

Чернышевский предполагает в своей таблице, что "сумма продукта" равняется первоначально десяти тысячам, а через шестьдесят лет разрастается до 360.000. И такой рост ее предполагается одинаково возможным как при размножающемся, так и при неразмножающемся населении, т. е. при неизменяющемся числе работников. Что же изображают собою различные цифры, относящиеся к рубрике: сумма продукта? Они не могут выражать ничего, кроме стоимости этой суммы. Но ведь стоимость создается трудом. Если стоимость товара А в 36 раз больше стоимости товара В, то это значит, что на производстве товара В нужно в 36 раз меньше труда, чем на производство товара А. Если при неизменяющемся числе работников стоимость продукта их труда становится в 36 раз больше, чем была прежде, то это значит, что каждый работник вкладывает теперь в продукт в 36 раз больше труда, чем вкладывал первоначально [157] . А это ни в каком случае невозможно без увеличения интенсивности труда и продолжительности рабочего дня. Чернышевский ничего не говорит ни о том, ни о другом. Даже более. Как и у Милля, как и у Рикардо, как и у множества других экономистов, продолжительность рабочего дня и интенсивность труда всюду безмолвно принимаются у него за величины постоянные [158] . Но при неизменной интенсивности труда и при неизменной продолжительности рабочего дня стоимость продукта данного числа работников остается неизменною. Как же не заметил этого Чернышевский? Дело в том, что он и сам едва ли ясно сознавал, что такое имеет он в виду, говоря о росте "суммы продукта": стоимость продукта, или же представляемое им вещественное богатство? Да с той отвлеченной точки зрения, на которую он стал при составлении своей таблицы, не видно было и надобности в строгом различении этих существенно различных понятий.

157

Еще раз напоминаем, что у Чернышевского в стоимость продукта не входит стоимость воспроизводимой в ней части постоянного капитала.

158

Потому и он не пришел к мысли о необходимости законодательного ограничения рабочего дня.

Еще одно, — последнее, — замечание. Когда Чернышевский упрекает экономистов Смитовской школы в том, что они не заметили свойства прибыли расти по сложным процентам, он неверно выражает свою собственную мысль. В его таблице "сумма продукта" растет тоже по сложным процентам. Если, тем не менее, прибыль поедает в ней весь продукт, то это происходит единственно потому, что процент ее возрастания больше процента возрастания продукта. Значит, дело не в прогрессии, а в знаменателе прогрессии. Можно бы и не говорить о таких мелочах. Но мы еще увидим, что неточность выражений нашего автора нередко вела за собою вовсе уже не мелочные последствия, причиняя ошибки в его рассуждениях.

X.

Однако, повторяем, совершенно справедлива та основная мысль, которую хотел доказать Чернышевский. С развитием капитализма рабочая плата действительно составляет все меньшую и меньшую часть национального продукта. Теперь это доказано самым убедительным образом, но доказано, разумеется, не арифметикой, а статистикой. К статистике и должны обратиться те, которые захотели бы убедиться в справедливости наших слов [159] . А кто, не сомневаясь в сущности этого явления, захотел бы найти удовлетворительное объяснение его, тот должен был бы взглянуть на вопрос об относительном росте прибавочной стоимости с точки зрения изменяющихся условий воспроизведения капитала, с точки зрения отношений рабочих к капиталистам. "Прибыль" (прибавочная стоимость) стремится "поглотить рабочую плату" потому, что с развитием капитализма отношения эти все более и более изменяются в пользу предпринимателей. "Быстрый рост капитала является, по отношению к наемному труду, наивыгоднейшим из всех условий" [160] . Рабочий прежде и чувствительнее всех платится за всякий застой в историческом развитии капитализма. А между тем "рост капитала вызывает несравненно более быстрое возрастание конкуренции, т. е. ведет к несравненно более быстрому относительному уменьшению источников заработка и средств существования для рабочего класса" [161] . Рост общей суммы капитала сопровождается уменьшением переменной его части, и это происходит в то время, когда, даже независимо от роста народонаселения, увеличивается предложение рабочей силы: рядом со взрослыми рабочими на "рынке труда" являются дети, рядом с мужчинами — женщины. Соперничество между продавцами рабочей силы страшно понижает ее цену, которая падает теперь ниже ее стоимости. Капиталисты блаженствуют. Руки и дешевы, и сговорчивы. Эксплуатация рабочих увеличивается в неслыханной степени. А на ней основывается обогащение капиталистов. Вместе с ростом эксплуатации растет и уровень прибавочной стоимости, которая составляет все б'oльшую и б'oльшую долю национального продукта. И это еще не все. Мы сказали, что цена рабочей силы падает ниже ее стоимости. Но если бы этого и не было, если бы капиталист покупал рабочую силу по ее действительной стоимости, то и тогда было бы неизбежно относительное уменьшение доли рабочего класса в национальном продукте. Развитие капитализма сопровождается увеличением производительности труда. С увеличением производительности труда удешевляется содержание работника, а так как стоимость рабочей силы определяется стоимостью этого содержания, то вполне ясно, что с увеличением производительности труда должна увеличиваться та доля национального продукта, которая остается у капиталиста за вычетом стоимости рабочей силы. Таким образом по мере развития капитализма отношения производства все более и более изменяются к выгоде капиталистов и к невыгоде работников. Следовательно, если "прибыль поглощает рабочую плату", то причина этого лежит в отношениях людей, а не в качествах вещей и не в отвлеченных свойствах той или другой экономической категории. Говоря, что прибыль имеет свойство увеличиваться в той или другой прогрессии, мы только выражаем известным образом экономический факт, который не перестает требовать от нас своего объяснения. Некоторые буржуазные экономисты ограничивали свои рассуждения о меновой стоимости указаниями на то, что предметы имеют способность обмениваться друг на друга в известной пропорции. Таким образом меновая стоимость оказалась одним из свойств вещей. Чернышевский ищет причины относительного уменьшения рабочей платы в свойствах прибыли, т. е. в свойствах одной из экономических категорий. Но экономические категории сами выражают собою не что иное, как взаимные отношения людей, или целых классов людей, в общественном процессе производства. Экономиче-ская наука только тогда и стала на правильную точку зрения, когда поняла это и занялась исследованием тех взаимных отношений, которые скрываются за мнимыми качествами вещей и за таинственными свойствами экономических категорий. Но необходимость этого, в высшей степени важного, шага в развитии экономической науки еще не подозревали ни Д. С. Милль, ни его переводчик и критик Н. Г. Чернышевский.

159

Примечание к настоящему изданию (изд. "Шиповник"). См. наш ответ Г. П. Струве в сборнике "Критика наших критиков".

160

"Наемный труд и капитал" Карла Маркса.

161

Карл Маркс, там же.