На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
Иногда она так глубоко задумывалась и уходила в себя, что даже не слышала, как её окликали. Тогда о ней говорили: «Какая невоспитанная особа!» или «Ну да, конечно…»
И это было обиднее всего.
Прошел ещё один месяц после той ночи, и Николая исключили из партии, а потом и вовсе уволили с работы. Броня в очередной раз затеяла разводиться. На этот раз – всерьез.
Когда имущество распаковали по ящикам, и Николай, днями пропадавший у своей новой знакомой – продавщицы из винного отдела, отправил свой небольшой багаж на вокзал, Алеся заглянула
Ящик по-прежнему стоял за поленицей.
Из Польши приехал Петр, сын Акимки, встретились с Броней – старая любовь не ржавеет…
«С Народной властью я в ладах», – говорил он, сидя на диванчике, с которого уже сняли чехол. А Броня, ласково улыбаясь, говорила ему, как хорошо было бы поехать вместе в новый город, который только-только начали стоить на Березине. На новом месте и жить по-новому легче.
Алесу автобусом отправили в Ветку, к бабушке. Из вещей у неё были с собой только портфель и кукла, которая вместо «мама» говорила «вова»…
Шел уже конец первой четверти, а она всё слонялась без дела. В школу её не определили, никаких указаний не оставили на этот счет, вот она и решила, что сразу после праздников сама пойдет к директору и всё объяснит. Если можно, пока у вас буду учиться. Да, можно, – сказала директор школы, и её записали временно в шестой «А» класс. Уже на следующий день она, сидя за последней партой, разучивала вместе с классом стихи на немецком, чужом для неё – у них в Гомеле учили английский, – языке: «Кляйне вайсе фриден стаубе, – громче всех выкрикивала она, – ком рехт бальб цурюк!»
После Нового Года Броня отдала её в Гомельскую школу-интернат – жизнь в новом городе на Березине пока ещё не устроилась…
Лежа в казенной постели и глядя в потолок далеко заполночь воспаленными от бессонья глазами, Алеся слушала привычные уже сигналы спутника по радио, доносившиеся из комнатки дежурной в конце коридора. Она с грустью думала о том, какой круговертью вдруг пошла её детская и ещё вчера такая беззаботная жизнь, и почему мама всё никак не может забрать её домой отсюда, из этого ужасного места, где клопы такие злобные и не дают уснуть, а все, даже девочки, дерутся друг с другом и обзываются всякими словами, и увидит ли она своего отца хоть когда-нибудь? Промаявшись без сна две ночи и едва держась на ногах днем, она объявила своим соседкам по комнате:
– Пока не вытравите всех клопов, никому списывать не дам, ясно?
– А как их вытравить? Они тут всюду.
– А вот так, – сказала Алеся и принялась отодвигать кровати от стен.
Множественные кровопийцы жили во всех укромных местах – в ножках кроватей и под потолком, в углу, у теплой трубы. Их жгли бумажными фитилями, и вскоре все стены покрылись толстым слоем копоти. Кое-где облупилась краска. Однако к полуночи сафари было закончено полным успехом.
В эту ночь Алеся впервые спала крепко и без снов, без пугающих, но таких жутко-сладких мыслей о беспредельном и вечном, а утром,
В первый же выходной она отправилась в Ветку утренней моторкой. Можно было бы уехать ещё в субботу вечером, но её очень хотелось заглянуть на Кладбищенскую, в свой бывший дом.
С тут-тукающим сердцем в самом горле стояла она у знакомой калитки и долго не решалась войти. В их квартире теперь уже жили другие люди, Алеся тихонько отворила калитку и вошла во двор. Небольшое окошко у крыльца выходило на кухню, и если дверь в комнату будет открыта, то можно увидеть хоть что-нибудь – стоит ли их круглый стол посердине комнаты, и лежат ли на этажерке её книжки?…
Привстав на цыпочки, она осторожно заглянула в раздвинутые вышитые занавески. В квартире стояла чужая мебель, а у стола хлопотала незнакомая женщина, этажерка стояла у окна, но книг на ней не было видно.
Это обстятельство придало Алесе бодрости – было бы хуже, если бы их вещами распоряжались чужие люди. Набравшись смелости, она постучала, и, когда ей открыли, кратко объяснила, кто она такая и что ей надо. А надо было зайти в сарайчик и кое-что там из своих старых игрушек забрать. Ей разрешили, и она бегом помчалась к сарайчику. Новый хозяин пошел за ней и с любопытством остановился у двери – что же такое она там будет брать, ведь кроме поленицы дров, там ничего дельного не было.
Алеся замялась, не зная, как сказать ему, чтобы ушел.
– Ты что, стесняешься? – спросил новый хозяин. – Да бери ты всё, что твоё – нам то зачем этот хлам? Детей-то нет. Да и дрова ваши нам не надобны – углем топимся.
И, отойдя на пару шагов, отвернулся и закурил, глубоко затягиваясь и сплевывая себе под ноги.
Алеся, притворив дверь, осторожно полезла за поленицу, вытащила ящик, вынула оттуда книги и портрет, завернула всё это в половичок и, прихватив резиновый мяч и плюшевую собачку, выбралась из сарая, крепко прижимая к груди свою ношу.
Когда уже была за калиткой, слышала, как Помпушка крикнула новому соседу: «Этого… дочка!»
К обеду воскресного дня она была в доме Марии.
Бабушка только что передолела простудой, опять болели ноги к непогоде, дома же работы накопилось немало, если бы не Ганна, трудно бы Марии пришлось. Алеся хотела вымыть полы, но Мария сказала, что работать можно только вечером, пока же – праздник. Хотела ещё и припечек поблить. Но Мария сказала – это уже к светлому празднику, сейчас не надо.
Иван пришел поздно – теперь он часто обедал в столовой. Ужинали все вместе, а не как раньше – сначала Иван. Потом – Алеся с Марией. От печки шел приятный дух простоявшей в ней целый день еды – борща и тушеной картошки с мясом. Когда поели, и Мария прибрала со стола и пошла в спальню, Алеся тихонько сказала:
– Дедушка, ты не будешь сердиться? Я очень перед тобой виновата.
– Что ещё? – рассеянно спросил Иван, тоже собравшийся на покой, не подавая, однако, признаков гнева или раздражения.