На арфах ангелы играли (сборник)
Шрифт:
Ну, ясно, нас утро встречает прохладой – и мне эту статистику придется подтвердить в очередной раз.
– Посмотреть на собак.
– Ты их любишь?
– Они меня любят, понял, урррод? Спал бы ты, что ли, если издохнуть не можешь…
Я отвернулся и стал думать о времени – это лучший способ избавиться от него.
Иногда вчерашнее вспоминается, как прошлогоднее, а прошлый год – как вчера. Или – будущий год кажется вчерашним днем. Это самое паршивое.
…Месяц спустя я прочел в метро, в забытой кем-то «Вечорке» некролог, из которого следовало, что гражданская панихида состоится в помещении театра «Сатира»…
Горло перехватило. Где ложка?
Но зубы уже отбивали барабанную дробь. Меня штормило…
…Вся наша лаборатория стояла передо мной во фрунт. Они были все совершенно одинаковые – только цифры на их лбах были разные – как серийные номера на заводских изделиях. И я так и жил с ними – этими номерами. Когда мне дозарезу надо было их различить, а они стояли ко мне спиной, я просто грубо хватал их за горло и требовал признания – ты кто? И тем, кто мог сразу ответить на этот вопрос, я давал немного денег.
Такие припадки стали повторяться, посещая меня регулярно с лета того самого года…
И я научился впадать в них так, как прыгает с трамплина опытный спортсмен – врезаясь в воду ровно и без брызг…
27
Беда не ходит одна – вскоре нам пришлось отворить ворота. Пасюк сбрендил, в крысиной стае – хаос и безверие. Рата своей неженской волей пока ещё удерживает стаю от каннибализма, но надолго ли её хватит? Мы слишком долго были беспечны и не видели, что впереди идут слепцы, ведет же их козел-провокатор. Когда же мы оказались на самом краю бездны, мы вдруг все сразу поняли – там, наверху. НИКОГДА не дадут команды «отбой»!
И нет меры нашей глупости, и нет грани между недопустимым и возможным.
Что и говорить, мы вели себя, как форменные ослы. Пока мы охотились за кусочком бесплатного сыра, мышеловка плотно захлопнулась.
Однако Рата практик, и это спасало нас до поры до времени. Она не плыла мозгами над каждой парой фактов и не искала космической связи между ними, она просто действовала, как ей подсказывал её верный инстинкт.
И этот безошибочный, отработанный веками инструмент её ни разу не подвел. От последнего выводка у неё осталось трое. Один из них – вылитый Пасюк. Я даже видел у Малыша пятнышко под мышкой! И ещё он мне напоминал маленького упрямца Дарли – из рассказов Пасюка.
И это, пожалуй, было единственно приятным событием в нашей жизни. А Она, эта жизнь, уже давно не шла своим чередом, а катилась кубарем в тартарары.
Печать выплескивала на головы обывателя ушаты всевозможной галиматьи, с нею ещё кое-кто пытался бороться.
Но на смену вчерашней галиматье каждое утро газеты приносили пять-шесть свеженьких…
И вскоре толмачи и вовсе сложили с себя полномочияа крысы приветствовали друг друга возгласами – чтоб вам поскорее сдохнуть!
Чтобы окончательно не потерять рассудок, Малыш повадился ходить ко мне за разъяснениями. Не поверив моим словам, что власти хоть и плохо, но всё же радеют за народ, Малыш пробрался в здание Лиги и без труда установил, что:
1. Большей части её членов нет на месте
2. Один перематывает леску для спининга
3. Второй занят составлением сметы для постройки дачи для своей тёщи на Шишманских островах – и расходы идут за счет программы укрепления семьи
4. Все остальные заняты составлением в условиях, приближенных к обстановке строгой секретности, составляют Списки Противников Нового Режима.
Вот так свободно трудились слуги народа, ещё совсем недавно освобожденного от рабского труда.
Малыш был явно озадачен таким поворот дела.
– Как же мы тогда живем, если нами так управляют?
– Думай, – сказал я.
А что скажешь, когда говорить нечего?
Но он принял эту жалкую расписку в собственной беспомощности, как руководство к действию и умчался прочь.
А когда вернулся, на простодушном лице его была написана безумная радость.
– Я знаю! Знаю! – счастливо кричал он, будто нашел ответ на главный вопрос жизни – жить или не жить, а если жить, то – с кем?
– Ну, говори, – сказал я, снисходительно поглаживая его по мокрой от пота головке.
– Это масоны! Нам в школе сказали! У нас самые продвинутые учителя!
– В школе вам ещё не то скажут, особенно продвинутые, – начал сердиться я – неужели все мои уроки тебе не впрок?
– И говорили – не то! Но этому уже никто не верит! – задиристо кричал Малыш и топал ножками.
– А что же «не то» говорили?
– Ну, про агентов ЦРУ и даже самого Моссада, – неохотно ответил он.
– А почему же вы этому не стали верить? – заинтересовался я. – Всегда ведь верили. И мы, и наши деды и отцы.
Малыш весело рассмеялся.
– Как могут нами управлять те, у кого самих башню снесло?
На это мне ответить было нечего, и я прогнал Малыша, на всякий случай дав ему увесистого пинка под зад. Но всё же знаний у меня бы – ло больше, и я мог доказать почти наверняка, опираясь на опыт мировой истории, что правительство вполне может управлять страной и её окрестностями будучи вполне «без башни».
Что правительство нашей стаи бездействует, уже и для маленьких детей не было секретом. На все видные посты всегда выбирали из одного того же, побитого молью и весьма потертого на самых видных местах номенклатурного хлама.
Никто не спорит, что ценность такого деятеля год от года всё выше – это «вечные ценности»! Ведь чем больше грехов накапливалось на его совести, тем большим был его политический вес.
Правительство без повода и по поводу ротировали, президента объявляли очередным козлом и бросали его кости на обгладывание возмущенным трудящимся массам. Этому порочному кружению, казалось, не будет конца…
Конечно, всякая власть склонна обижать честных и правдивых, но даже самая отвратительная власть ничего бы не смогла сделать с народом, если бы он сам не сделал всё, что мог, с самим собой, предпочитая стоять на коленях и рыть носом землю.