Шрифт:
ЭДИТ ПИАФ
НА БАЛУ УДАЧИ
Перевод Александра Брагинского
I
Но день придет, и звезды среди дня
Заблещут в небе синем для меня.
Тогда прощайте, серые дожди!
И здравствуй, жизнь, и счастье
впереди!
Отчего бы мне не начать эти воспоминания - а я намерена вести их по прихотливому велению памяти - с того самого дня, когда судьба взяла меня за руку, чтобы сделать певицей, которой я, видимо, должна была стать?
Это случилось за несколько лет до войны, на улице, прилегающей к площади Этуаль, на самой обычной
В тот день - хмурый октябрьский полдень 1935 года - мы работали на углу улицы Труайон и авеню Мак-Магона. Бледная, непричесанцая, с голыми икрами, в длинном, до лодыжек, раздувающемся пальто с продранными рукавами, я пела куплеты Жана Ленуара:
Она родилась, как воробышек,
Она прожила, как воробышек,
Она и помрет, как воробышек!
Пока подруга обходила "почтенное общество", я увидела, что ко мне направился какой-то господин, похожий на знатного вельможу. Я обратила па него внимание еще во время пения. Он слушал внимательно, но нахмурив брови.
Когда он остановился передо мной, я была поражена нежно-голубым цветом его глаз и немного печальной мягкостью взгляда.
– Ты что, с ума сошла?
– сказал он без всякого предисловия.- Так можно сорвать себе голос!
Я ничего не ответила. Разумеется, я знала, что такое "сорвать" голос, но это не очень меня беспокоило. Были другие, куда более важные заботы. А он между тем продолжал:
– Ты абсолютная дура!.. Должна же ты понять...
Он был отлично выбрит, хорошо одет, очень мил, но все это не производило на меня никакого впечатления. Как истинно парижская девчонка, я реагировала на все быстро, за словом в карман не лезла и поэтому в ответ лишь пожала плечами:
– Надо же мне что-то есть!
– Конечно, детка... Только ты могла бы работать иначе. Почему бы с твоим голосом не петь в каком-либо кабаре?
Я могла бы ему возразить, что в продранном свитере, в этой убогой юбчонке и туфлях не по размеру нечего рассчитывать на какой-либо ангажемент, но ограничилась лишь словами:
– Потому что у меня нет контракта!
И добавила насмешливо и дерзко:
– Конечно, если бы вы могли мне его предложить...
– А если бы я вздумал поймать тебя на слове?
– Попробуйте!.. Увидите!..
Он иронически улыбнулся и сказал:
– Хорошо, попробуем. Меня зовут Луи Ленде. Я хозяин кабаре "Джернис". Приходи туда в понедельник к четырем часам. Споешь все свои песенки, и... мы посмотрим, что с тобой можно сделать.
Говоря это, он написал свое имя и адрес на полях газеты, которую держал в руке. Затем оторвал этот кусок газеты и вручил мне вместе с пятифранковым билетом. Уходя, он повторил:
– В понедельник, в четыре. Не забудь!
Я засунула бумажку и деньги в карман и снова стала петь. Этот господин позабавил меня, но я не очень поверила ему.
Вечером, когда мы с подругой вернулись в нашу узкую, похожую на шкаф комнату в убогой гостинице на улице Орфила, я решила, что не пойду на это свидание.
К понедельнику я совершенно забыла о назначенной встрече. Я еще лежала после полудня в постели, когда внезапно вспомнила о разговоре на улице Труайон.
– А ведь, кажется, сегодня мне предстоит встретиться с господином, который спросил, отчего я не пою в кабаре!
Кто-то рядом заметил:
– На твоем месте я бы пошла. Мало ли что может произойти!
Я усмехнулась.
– Может быть! Но я не пойду. Не верю больше в чудеса!
Тем не менее, спустя час, поспешно одевшись, я уже бежала к метро. Почему я переменила свое решение? Не могу ответить. Когда Рокки Марсиано, бывший чемпион мира по боксу, думает о том, что мог бы легко стать и гангстером, когда он вспоминает все ловушки, которые его подстерегали в жизни и которых он избежал без особых усилий, "просто так", наконец, когда он размышляет обо всех своих победах,- то говорит, что "на небе" есть кто-то, кто его очень любит. Я готова поверить в эти слова. Я шла на свидание без особых надежд, убежденная, что напрасно потеряю время, но... теперь мне ни за что на свете не хотелось бы пропустить это свидание.
"Джернис" находился на улице Пьер-Шаррон в доме 54. Было пять часов, когда я пришла туда; Лепле ждал меня у входа. Взглянув на часы, он сказал:
– Опоздание на час. Неплохое начало! Что будет, когда ты станешь звездой?
Я не ответила и последовала за ним, впервые переступив порог одного из тех фешенебельных ночных кабачков, казавшихся такой бедной девчонке, как я, пределом роскоши. Эти кабаре, где, по моим представлениям, подавали исключительно шампанское и икру, принадлежали к тому миру, в который я и мне подобные не допускались.
Пустой зал, кроме одного угла, где я увидела рояль, был погружен в полумрак. Там сидели двое - дама, о которой я позднее узнала, что она жена врача, и пианист, настоящий асс своего дела, и к счастью для меня, ибо я не имела ни малейшего представления о нотах.
Это не мешало ему превосходно - насколько я могу судить теперь аккомпанировать мне. Я спела Лепле весь свой репертуар, по правде говоря, скорее разношерстный, чем сложный. В нем было все что угодно - от "жестоких" песенок Дамиа до сладких мелодий Тино Росси. Лепле прервал меня, когда, покончив с песнями, я собиралась приступить к оперным ариям.
Немного смущенная вначале, я довольно быстро освоилась. Чем, в сущности, я рисковала? А после того как Лепле вознаградил меня за первые усилия несколькими обнадеживающими словами, я вложила в исполнение все сердце. И, пожалуй, не ради того, чтобы добиться ангажемента - он все еще казался мне маловероятным, - а просто чтобы доставить удовольствие этому господину, которому угодно было заинтересоваться мной и к которому я теперь испытывала доверие и почти симпатию.
Не пожелав, однако, выслушать арию из "Фауста", Лепле подошел и с удивительной мягкостью положил мне руку на плечо.