На берегах Дуная
Шрифт:
Варя закрыла глаза, и слезы поползли по ее лицу, солоноватой влагой растравляя раны.
В эту ночь в штабе гвардейской армии было особенно тревожно. Перед фронтом армии зашевелилось все, зашумело, пришло в движение, словно долго не имевшая сил вспучить надтреснутые льды река вдруг получила с верховий приток мутной воды и разом затрещала, заскрипела, задвигала льдами, готовая ринуться вниз и в буйном разливе раздавить все, исковеркать, покрыть своими волнами.
Из всех штабов поступали донесения о передвижениях противника. Гудели танки и самоходные
Офицеры оперативники и разведчики сидели около радиостанций, в аппаратных телеграфов, до хрипоты говорили по телефонам. На картах генерала Воронкова и полковника Фролова синели значки вражеских рот, батальонов, полков и дивизий. Они стрелками наползали к зубчатому извиву нашей обороны, густо заполняя все пространство от города Бичке до озера Веленце и от озера до берегов Дуная. На восточном берегу озера, там, где сходятся две шоссейные дороги и прямой магистралью уходят на Будапешт, множество стрелок и цифр слилось в сплошную угрожающую синеву.
В артиллерийском штабе подсчитывали количество стволов и снарядов, распределяли их по гектарам участков и метрам рубежей огня, покрывая красными кружками, овалами и прямоугольниками вражеское расположение. Глядя на карты артиллеристов, можно было подумать, что стоит только подать сигнал, открыть огонь артиллерии и минометов, как от скоплений вражеских войск и техники останутся только обгорелые скелеты машин и бесформенные груды трупов — все сметет сила огня «бога войны». Однако командующий артиллерией армии генерал-лейтенант Цыбенко был мрачен. Он сердито говорил офицерам своего штаба:
— Ну что вы намалювали? Снаряды-то где, снаряды? Чем будете давать этот огонь?
Снарядов попрежнему не хватало. Центральные переправы через Дунай в городе Дунафельдвар и в селе Дунапентеле пришлось разрушить. В этих районах немцы вышли на дунайский берег. Паромная переправа в селе Эрчи работала с перебоями. Она находилась под непрерывным огнем артиллерии противника. Оставался единственный понтонный мост в пригороде Будапешта — Чепель. Но и он был до предела загружен: из резерва Верховного Главнокомандования шли танковый и стрелковый корпусы. Опять пришлось перебрасывать боеприпасы через Дунай на самолетах.
Цыбенко выкраивал снаряды и мины только для поражения наиболее важных целей. Он исчеркал карту и, отодвинув ее, потребовал вторую. Целей было слишком много, и все они казались важными, наиболее опасными.
Штаб генерала Тяжева трудился над решением, казалось, неразрешимых вопросов. Нужны были танки и самоходные орудия, а их было недостаточно. Генерал Тяжев теребил ремонтников, требуя быстрее восстанавливать подбитые машины, считал и вновь пересчитывал уцелевшие танки и самоходки, раздумывал, где и как использовать их. Все было нужно, все находилось в бою. Ни одной свободной машины. Прорвется где-нибудь противник — и маневрировать нечем. Теперь Тяжев счет вел не подразделениями и частями, а отдельными машинами.
— Владимир Николаевич, — подозвал он своего начальника штаба, — с правого фланга снимем две тридцатьчетверки и три самоходки,
В доме армейского инженера обезлюдело. Только, скучая, сидели машинистка и чертежница. То одна, то другая из них неизменно отвечали на бесконечные звонки:
— Никого нет… Все уехали на передовую… На передовую, говорю, уехали все… Ну, товарищ, что же я могу сделать? Скоро должны вернуться.
А инженеры в это время вязли по колено в снегу на полях и обочинах дорог, устанавливали противотанковые мины и фугасы, преграждая пути фашистским танкам и пехоте. Саперов не хватало. Каждому приходилось работать за троих-четверых. На постановку мин и фугасов были брошены все офицеры — полковые, дивизионные и корпусные инженеры, офицеры инженерных штабов, даже тыловики саперных подразделений и частей.
В политотделе армии беспрерывно хлопали двери, возле домов гудели машины, фыркали подседланные лошади, выхлопывали на малом газу мотоциклы. Полковники, подполковники, майоры, капитаны и лейтенанты, политотдельцы корпусов и дивизий, парторги и комсорги, редакторы газет и корреспонденты заходили к полковнику Смирнову, к инструкторам и инспекторам политотдела, получали указания и спешили на передовую. Часам к двенадцати ночи в политотделе стихло. Сиротливо стояли пишущие машинки, посыльные сметали груды окурков. А в ротах, эскадронах и батареях к этому времени заканчивались партийные и комсомольские собрания, в траншеях и окопах беседовали с солдатами политотдельцы армии, корпусов, дивизий.
В редакции армейской газеты заканчивался набор очередного номера. «Бей фашистские танки!», «Сильнее, гвардеец, удар по врагу!», «Сталинградским ударом круши вражескую броню!» — на сырых оттисках чернели призывные заголовки.
Редактор газеты — смуглолицый грузин Меликадзе — передал пачку оттисков наборщику и крикнул в соседнюю комнату:
— Где наш поэт? Когда же будут его стихи?
— Еще не приехал с передовой, — отвечали ему.
— Почему? Без стихов номер не пойдет, не пойдет!
— Готовы, — вбежал взволнованный, с ног до головы засыпанный снегом майор.
— Давай, дорогой, давай немедленно, — бросился к майору Меликадзе, — как воздух, твои стихи нужны.
Суета и тревожное напряжение царили и в других отделах полевого управления гвардейской армии. Все ждали усиления ударов противника и готовились к отражению этих ударов.
Командующий, член Военного совета и начальник штаба армии сидели вместе. К ним стекались сведения обо всем, что происходило на фронте, в соединениях и частях, в тылах и в полевом управлении армии. Казалось, просторный восьмиоконный кабинет не в силах вместить всего, что каждый час вливалось сюда. Три молчаливых генерала, выслушивая доклады и донесения, без слов понимали друг друга. Дубравенко изредка выходил из кабинета и быстро возвращался. Шелестов вполголоса говорил по телефону с заместителями командиров корпусов и дивизий по политической части, с начальниками политотделов, с командующими родами войск армии.