На берегах тумана
Шрифт:
Вечный Старец тоже явно хотел оказаться поближе к кострищу, но, конечно же, не ради того, чтобы подкормить Древесным прахом тлеющие угли. Старца интересовал Огнеухий. Уму непостижимо: в этаком-то положении, после всего пережитого увидать невесть какое кошмарище, и... Ни капли опаски или неприязни — только всепоглощающее алчное любопытство. Обретенному сыну дряхлый мудрец по имени Корнеро уделил не намного больше внимания. Видать, у всех мудрецов в мозгах имеется одинаковая ущербность. («У всех», потому что Гуфа поглядывала на Огнеухого столь же заинтересованно.)
Даже Леф на этот раз отправился к костру едва ли не охотнее прочих. После неудавшейся драки ведуньи и Фурста парень, отсмеявшись и осознав наконец, где разлегся, уж слишком поторопился убраться подальше от предводителя горных идиотов. Так поторопился, что ему срочно понадобилось доказать: не боится он этой твари, ноги бы об нее вытер, только брезгует, да и ноги у него еще не настолько
Уже примостившись возле кострища, Леф сообразил, что его мысленную брань Огнеухий, наверное, разобрал не хуже, чем если бы она была сказана вслух. Парень украдкой покосился на горное страшилище, но разве что-нибудь можно понять по этому лицу? Не знал бы заранее, так даже не понял бы, что это именно лицо... Сидит чудище, как сидело, глазами не сверкает, молчит — только стонет по-прежнему, да в ушах у него отчетливо потрескивает (и, кстати, оттуда — из ушей то есть — воняет горелым мясом). Прикидывается, будто не расслышало? Или мысли умело читать лишь то, которое приходило к Фурстову логову, а это не умеет? Или этот Огнеухий тот же, что и тогда? Бес их разберет, они, верно, все на одно лицо. Лицо... Тьфу!
Эти размышления довольно бесцеремонно прервала Гуфа — ведунье потребовалось знать, о чем Фурст беседует с Вечным Старцем. Снова пришлось пересказывать чужие слова, и теперь успевшее опостылеть занятие обещало сделаться еще более утомительным. Раньше эрц-капитан говорил неторопливо, часто и надолго смолкая — давал время для перевода. Теперь же икать ему было на то, поймет ли запрорвная чародейка его слова. Он говорил не с ней и не для нее.
Фурст рассказывал Вечному Старцу о своей жизни, круто изломившейся после внезапного исчезновения отца, о Катастрофе, о том, каким сделался Арсд, и о том, что его ждет в ближайшие и неближайшие годы. В этом рассказе было не слишком много нового для Лефа (да и для Гуфы тоже). Разве что подробности жизни эрц-капитана, которого отец едва ли не с первых зубов начал приваживать к ученым занятиям, книгам, таинствам взаимных превращений веществ и стихий...
Фурст, его матушка, родственники и отцовы друзья никогда не сомневались, что исчезновение свитского знатока лекарских, небесных, алхимических и прочих угодных Всемогущим Ветрам наук Корнеро Карро Кирона — дело рук орденских иерархов и что причиною этому исчезновению послужил злокозненный «Диспут с самим собою о мирах ненаблюдаемых, неощутимых, однако же существующих». И ведь говорили же многие доброжелатели, даже сам его стальная несокрушимость предупреждал (наедине, полушепотом): глупо же! Ну написал... Лучше бы, конечно, вовсе не доверять этакое папирусу, но уж если припекло, так спрячь написанное по далее (а еще лучше — прочти раз-другой, погордись наедине с собою да сожги). Но заказывать копии едва ли не всем каллиграфам столицы (половина из которых основной доход имеет не от своего прямого занятия, а от орденских премиальных) — это уж совершеннейшая глупость. Поступок глупее этого представить трудно, однако возможно: рассылка списков вызывающей книги почтеннейшим ученым мужам из Морской Академии, Коллегиума небо-, водо-, и рудознатцев, а также Карранского Универсария. Вышеозначенные мужи отлично понимают, что ученый во сто крат умнее их всех, перемноженных друг на друга, и потому не могут слышать его имени без зубовного скрежета. Стольким недругам услужливо подарить убийственное оружие против себя — это ли не верх безрассудства?! В Мудрых Заповедях сказано ясно: «...и сотворен Ветрами сей Мир...» Мир — не миры! Даже сам Ронтир Великий, автор «Мировой механики», создатель астрономической навигации, в свое время избежал соленого кипятка лишь потому, что Всемудрейший Собор решил: «Коль скоро означенные планеты и прочие светила могут быть ощутимы глазами, а также воздействуют на иные органы человеческих чувств и состояние окружающей нас природы посредством приливов, атмосферных возмущений и тому подобного; поскольку упомянутые планеты перемещаются вокруг нашего мира сообразно определенным законам, то они и наш мир могут быть признаны единым целым, как могут быть признаны единым целым спицы, раскачалки и части обода водяного колеса, совершающие постоянное закономерное движение вокруг вала». Только это и спасло великого Ронтира. А что сбережет человека, описавшего миры, не ощутимые взглядом и не воздействующие на окружающую нас природу? Миры, которые не могут быть признаны одним целым с нашим Миром? «Я скажу: такого человека невозможно сберечь. Даже власть Адмирала имеет границы — я имею в виду власть Адмирала Флота» — вот что сказал его стальная несокрушимость. И посоветовал знатоку различных наук весь свой недюжинный ум употребить на поиски спасительного выхода. А через два дня после этого разговора его несокрушимость велел своему ученому до особого распоряжения не появляться при адмиральской особе.
Нынешний Вечный Старец ничего не скрывал от жены и от любимого сына. Но он,
Почему эрц-капитан решил напомнить своему родителю обстоятельства его исчезновения? Может быть, Фурст все-таки опасался за умственные способности отца, ставшего Вечным Старцем, и хотел таким образом проверить отцовскую память? Или просто не мог унять нахлынувшие воспоминания? Не все ли равно? Фурст рассказал, и Леф кое-как перевел для Гуфы его рассказ, не заботясь переспрашивать, поняла ли ведунья хоть что-нибудь. Это была последняя из речей Фурста, смысл которой Леф растолковывал для ведуньи. Последняя не потому, что парню надоело ублажать запрорвную чародейку, а потому, что та вдруг сказала: «Хватит». Решительно так сказала, твердо. На арси.
Эрц-капитан и его отец не обратили внимания на это короткое слово — они были слишком заняты друг другом. А Леф шарил сумасшедшим взглядом по спокойному, чуть насмешливому лицу ведуньи. Нурд говорил, что ее сияние зеленое... Зеленое... Смесь синего с желтым... Знает арси... Тогда, давно, в Гнезде Отважных, когда пыталась ведовством разбудить память Незнающего, — тогда она не поняла ни слова из баллады о походе на Лангенмарино... Врала? Нынче, здесь, во Мгле, заставляла переводить — зачем? Притворялась? Зачем, для чего?!
Все-таки недаром Лефу иногда казалось, что Гуфа умеет слышать чужие мысли. Вот и теперь...
— Думаешь, притворялась, будто не понимаю? — тихонько спросила ведунья, щурясь ему в глаза. — Зря. Не притворялась я. Мерещилось, правда, что слишком уж многое удается читать по голосам, по выражениям лиц... А сейчас вдруг поняла: без тебя, сама понимаю... — Она вдруг тихонько захихикала... — Ишь, как меня заколодило на этом словечке! Поняла, что понимаю, — смех да и только!
Нет, Лефу было не до веселья. Краем глаза он заметил, что господин Тантарр, сидевший поодаль от остальных, придвинулся ближе к костру. Вряд ли виртуоза вдруг заинтересовал Фурстов рассказ. Учитель казался рассеянным, скучающим — того и гляди, задремлет! — но Леф был уверен: господин Тантарр наверняка сумел расслышать слово, достойное его внимания едва ли не больше всех остальных сказанных нынче слов. Что же дальше? Если даже Леф почти готов усомниться в Гуфиной искренности, то убедить в ней начальника эрц-капитанской охраны вряд ли получится. Во всяком случае, парню не верилось в такую удачу. Зато в нее верила Гуфа. Внезапно отвернувшись от Лефа, она поманила пальцем господина Тантарра. Тот поднялся (плавно, бесшумно — увлеченные разговором Фурст и его отец не заметили этого, а Огнеухий... бес его поймет, заметил ли он хоть что-нибудь из творящегося вблизи). Видя сонные глаза виртуоза, его обмякшие плечи, пальцы, бессмысленно теребящие поясные завязки, действительно легко было вообразить, будто, садясь рядом с ведуньей, он совершенно случайно придавил коленом к земле полу ее накидки. Может, Гуфа так и вообразила (если вообще обратила внимание, что без соизволения виртуоза стали она теперь не сможет ни встать, ни отпрянуть, ни даже свободно пошевелить правой рукой).
— Я вдруг стала ведать ваш язык, — сказала Гуфа. — Верней, так: однажды ведала, забыла, а вот теперь вспомянула.
Господин Тантарр слегка заломил бровь, изображая легкое удивление. Это получилось у него так натурально, что Леф не мог не позавидовать, хотя куда сильнее учительской выдержки парня занимало другое: почему Гуфа коверкает язык? От плохого знания? Или по той же причине, что и Вечный Старец, который говорит на арси более чем столетней давности? А ведунья продолжала:
— Когда-то меня научала мать. Потом все потеряло себя — нельзя упомнить язык, которым нету с кем говорить.
— А отлученные? — осведомился виртуоз. — Не пытались вы с ними...
Гуфа жалостно скривилась:
— Мать когда умерла, я еще была почти глупой. Мало ли что за чужая речь! Может, тех, которые живали за горами, — так думала. А незнающие люди вовсе никакого языка, дети от Мглы...
Леф вздрогнул. «Дети от Мглы»... Стало быть, дело не только в плохом знании?
Господин Тантарр деликатно прикрыл рот ладонью, скрывая нарочитый зевок.
— Значит, вы, разлюбезнейшая моя, вспомнили давно позабытый язык потому, что снова его услыхали?