На Большом Каретном
Шрифт:
– Ты думаешь, что кто-то решился даже на двойное убийство, лишь бы не дать Толчеву опубликовать свой материал?
– Я пока так не думаю, – пожал плечами Турецкий, – я просто рассуждаю. А если добавить к этому еще и тот факт, что кто-то рылся неоднократно в мастерской Толчева...
– Искали тот самый не обработанный еще материал, о котором в своем интервью упоминал Юрка?
– Bот именно, – согласился Турецкий. – По крайней мере, в этом есть своя логика.
– Знать бы только, что это за бомба такая, – уныло произнесла Ирина Генриховна. – А то ведь...
– А редакция, в которой работал Толчев? – напомнил Турецкий. – Там ведь должны знать, что именно готовят к печати их сотрудники. Тем более такой мэтр, как Толчев. И еще...
Он задумался и смешливо почесал переносицу.
– Ты ведь утверждала, что Толчев наконец-то прозрел, можно сказать, одумался и почти вернулся в семью, к Алевтине.
– Ну!
– Значит, они опять, как два голубка, коротали на пару долгие зимние вечера и...
– Не ерничай!
– Ладно, насчет голубков беру свои слова обратно, но относительно всего остального ты все же подумай... Если он действительно готовил какой-то серьезный репортаж к печати, который тем более должен был разорваться как бомба, то он не мог не проговориться об этом своей Алевтине. И думаю, что если ты сможешь по-настоящему раскрутить ее, то она припомнит все, что рассказывал ей Толчев.
Ирина Генриховна слушала мужа и думала, какая же она в принципе еще дура, если своими собственными мозгами не могла дойти до такой простой истины.
Глава четырнадцатая
Когда Ирина Генриховна ехала к Алевтине, она почти не надеялась на то, что ее подруга сможет вспомнить что-либо конкретное и тем более дельное, связанное с работой Юры, однако, когда они ополовинили бутылку красного итальянского вина, а дети умяли по куску торта, хозяйка дома немного оживилась и после наводящих вопросов, которые подбрасывала ей гостья, стала припоминать то немногое по работе Толчева, что он рассказывал ей за этим самым столом на кухне.
Вспомнила и про «грязные руки» людей в белых халатах, о которых он упомянул в интервью, что дал знакомому корреспонденту какой-то «левой» газеты. В тот вечер он приехал к ней, будучи в хорошем подпитии, выложил на стол триста долларов (на детей), выгрузил горку продуктов, без которых он никогда не приезжал к ней, и, когда выгружал из сумки мясо, завернутое дополнительно в газету, разгладил эту газету ладонью и показал на столбец своего интервью. Мол, добился твой муженек ступеней славы, у него теперь даже интервью берут.
Она пробежала глазами этот столбец и тут же спросила, что это за бомбу такую он готовит, которая заставит всколыхнуться общество. На что он хмыкнул да сказал буквально следующее: «Слышала, наверное, о стволовых клетках и о клонировании человека?» – «Не дура, поди», – обиделась на него Алевтина. «Так вот об этом и будет мой репортаж. Причем не один репортаж, а целая серия. И когда он появится на свет божий, а депутаты Госдумы сделают соответствующий запрос в соответствующие инстанции... В общем, Алька, или грудь в крестах, или голова в кустах. Но одно могу сказать точно: бомба будет такая, что кое-кому мало не покажется».
– А не боишься? – спросила я его тогда.
Видимо вспомнив своего Толчева, каким он был в тот момент, Алевтина хлюпнула носом и закрыла лицо руками.
– И что Юра? – напомнила о себе Ирина Генриховна.
Алевтина отерла ладошкой выступившие на глазах слезы и как-то очень мягко улыбнулась:
– Ты что, не помнишь Юру? Так и сказал: «Волков бояться – в лесу не сношаться».
М-да, в этом был весь Толчев.
Когда была допита бутылка вина, поверх которого неплохо лег ликер «Старый Таллин» с кофе, и пора было прощаться, Ирина Генриховна вновь перевела разговор на работу Толчева и как бы ненароком спросила:
– Слушай, а где Юра хранил свою съемку и те записи, которые он делал по ходу съемки?
– Да как тебе сказать? – пожала плечиками Алевтина. – Часть дома, то есть здесь, а часть в мастерской. Ты же сама видела, какие шкафы да полки он там наворотил. Так что весь архив, считай, там лежит.
– Это архив. А самые последние репортажи? Те, которые он делал, когда вы?.. – Она попыталась подыскать единственно правильное слово, которое не обидело бы жену Толчева, но так и не смогла найти.
– Когда Юра вернулся домой? – подсказала ей Алевтина.
– Ну да, домой.
– Так здесь все и лежит, – как о чем-то само собой разумеющемся ответила Алевтина. – Дома.
– И тот материал, о котором он говорил тебе? Про стволовые клетки и клонирование человека? – почти вырвалось у Ирины Генриховны. – Аля, дорогая, поищи!
– Хорошо, поищу, конечно, но... – Теперь, видимо, и до Алевтины дошло, что ее подруга не просто так интересуется последними работами ее Юры. – А что, – негромко спросила она, – это как-то связано?..
И замолчала, видимо не в силах произнести неподъемно-тяжелое слово «убийство».
Скрывать было нечего, и Ирина Генриховна так же негромко сказала:
– Пока что ничего определенного ответить не могу, но... В общем, не исключается и этот вариант.
Вновь вернувшись к своей боли, Алевтина угрюмо кивнула и так же угрюмо произнесла:
– Поищу. Само собой. Но сама ведь понимаешь... То, что осталось у меня, в коробках хранится, и чтобы разобраться в его материалах...
– И все-таки постарайся побыстрей. Если нужна моя помощь, я и на ночь могу у тебя остаться.
– Оно бы неплохо было, – улыбнулась Алевтина, – винца бы попили, да и веселее вдвоем. Но... Езжай! У тебя тоже девка на выданье, да и твой Турецкий небось ласки женской, любви да обихода требует.
Когда Ирина Генриховна покинула гостеприимный дом и села в машину, с которой еще вчера думала распрощаться, выбирая из двух зол меньшее, то есть метро, часы показывали одиннадцать, и она еще подумала, удобно ли звонить в такой час Голованову. Однако решила, что дело не требует отлагательства, и набрала номер его мобильника. Голованов будто ждал ее звонка.