На бородинском поле
Шрифт:
– Да, но...
– возразил Беннигсен.
– Если продолжение боя невыгодно для нас, то оно выгодно для него!
– Это абсолютно неверно!
– очень живо ответил Толь.
– Пусть интересы двух полководцев различны - вовсе не обязательно, чтобы один из них сделал ошибку. Война, что бы ни думал Наполеон, похожа на шахматы только поверхностно. В шахматах что невыгодно белым, то наверняка выгодно черным. На войне не так. Вот сейчас бой невыгоден для нас, и он так же невыгоден для Наполеона. Обе стороны сейчас заинтересованы избежать боя.
–
– опять возразил Беннигсен.
– Если не сегодня, то он атакует нас завтра!
– Завтра мы атакуем его!
– оборвал спор Кутузов.
Несколько шагов три всадника проехали молча. Затем Толь осторожно сказал:
– И для Наполеона и для нас остается вопрос о Москве.
– Да, Москва, Москва!
– вздохнул Кутузов.
* * *
Возвращаясь с левого фланга к Шевардинскому редуту, Наполеон сетовал на себя, что так легко поддался обману, приняв показную атаку русской конницы за серьезное нападение, но бесповоротно решил не пускать в дело гвардию. Он сказал об этом маршалам.
– Вы забыли свое ремесло!
– с солдатской прямотой воскликнул маршал Ней.
Наполеон прощал и позволял Нею то, чего он никогда бы не простил и не позволил кому-нибудь другому. Сын простого ремесленника, бондаря, неукротимый республиканец, Ней с большим трудом переваривал превращение республики в империю и революционного генерала Бонапарта в императора Франции. Наполеон потратил много труда, чтобы приручить Нея - он долго не хотел стать маршалом и навсегда остался суровым солдатом.
Наполеон ответил на дерзкое замечание Нея угрюмым молчанием. Он мог бы доказать ему, что руководил боем с прежним искусством, приложил все старания и опыт. И если сражение окончилось не так, как хотелось ему, то надо было признать, что в первый раз Наполеон встретил в лице Кутузова равного противника. Вот в этом-то и трудно было сознаться.
Перед наступлением темноты Наполеон объехал поле сражения. Не следует думать, что Наполеон тешил свою кровожадность, хотел надышаться тяжким смрадом боевого поля, полюбоваться тысячами убитых врагов. Наполеон объезжал поле сражения, следуя древнему обычаю полководцев, чтобы показать, что полем владеет он. Однако не только для этого.
Он спешил до письменных сводок собственными глазами видеть свои потери и потери русских. Сосчитать убитых он не мог: потери обеих сторон измерялись не тысячами, а десятками тысяч. Местами мертвые тела лежали грудами. Конь Наполеона искал места, куда поставить копыто, не наступая на мертвое или живое тело. Со всех сторон слышались стоны и крики раненых, напрасно моливших о помощи. Потери велики - Наполеон не мог сосчитать их и, конечно, не считал, но видел ясно, что на каждого убитого и поверженного француза приходится только один мертвый или раненый русский. Это и приводило Наполеона в яростное изумление, как и ничтожное количество взятых пленных и отбитых орудий - русские отдали всего девять пушек. Кутузов сохранил всю свою огромную артиллерию. Всклокоченный, красный от натуги, с воспаленным мрачным взглядом возвратился
Наполеон повелел своим войскам отойти с поля сражения на те позиции, которые они занимали до боя. В таком приказании не было особенной нужды. Наполеон видел, что его солдаты нестройной толпой самочинно покидают поле: оставаться на ночь среди убитых, слышать вопли умирающих было невыносимо. Повеление очистить поле было все-таки сделано. Все - от маршала до последнего барабанщика - должны считать, что все совершается по воле Наполеона.
На поле он видел, что победы нет, но, возвратившись, продиктовал известие о победе и тут же ночью послал в Париж курьера с этим известием.
На поле битвы опустилась ночь.
Казачьи разъезды шныряли повсюду, достигая передовых пикетов французов. Часовые окликали казаков: "Que vive?" - "Кто живет?" Обычные оклики, принятые во французской армии и во флоте, тогда как русский оклик в армии: "Кто идет?", а во флоте: "Кто гребет?" И все равно - адмирал, генерал или рядовой - ответ один: "Солдат!"
На Бородинском поле пало более сорока французских генералов. Бородинский бой явился могилой французской кавалерии. Мертвые не возвращаются.
Внезапно появились всадники. И долго в темной ночи вдоль линии французских передовых постов звучали тревожные оклики:
"Qui vive?! Qui vive?!"
Всадники молчаливыми призраками пропадали во тьме. Французы боялись ночного нападения. Кутузов - ученик Суворова, а Суворов был непревзойденным мастером ночного боя. То и дело в лагере французов вспыхивали крики ужаса: "Казаки! Казаки!" И солдаты вскакивали, хватались за ружья и поднимали бесцельную стрельбу.
Страха не чужды самые храбрые люди. Только у них страх появляется, когда миновала опасность. Так и Наполеон. Он приказал, отходя ко сну, окружить свой шатер всей гвардией. Гвардия стояла в ружье. В середине грозного каре из 40 тысяч отборного войска, сохраненного в полной неприкосновенности, под защитой полотняного, подбитого байкой шатра, лежал на походной койке император Франции - его колотил озноб. Позвали врача. Явился лейб-медик Наполеона, врач старой гвардии Ювэн.
– Ваше величество, у вас гастрическая лихорадка. Нужно прежде всего очистить кишечник. Я осмелюсь предложить вам слабительное.
Наполеон принял лекарство. В ночь перед Бородинским боем он то и дело выскакивал из палатки посмотреть, горят ли в русском лагере огни, не ушли ли русские. Теперь он покидал постель по нужде и уныло смотрел на множество ярких костров, обозначавших по высотам русские расположения. Нет, русские не ушли.
Кутузов знал, что Наполеон ничего не предпримет ночью, и приказал зажечь возможно больше костров. На огни, к теплу костров стекались живые: раненые и уцелевшие солдаты, отбившиеся от своих частей, обыватели разоренных сел и деревень. Приходили и французы - и им добродушно давали место у огня...