На будущий год в Москве
Шрифт:
– Которому я могу доверять и который способен помочь, если… если… не важно. Я не буду ничего объяснять, не хочу подвергать вас лишней опасности. Просто я, уж простите великодушно, случайно слышал ваш разговор по телефону и…
– Хватит, – сказал Лёка, неимоверным усилием решившись прервать старика. – Я завтра же должен ехать…
Однако в душе у него уже будто пшикнула газовая граната; в одно мгновение густой, удушливый – нервно-паралитический, несомненно – чад безнадежности заполнил все пространство, какое еще оставалось. И парализовал.
– О том и речь, – с настойчивостью отчаяния прервал Обиванкин. – Мне необходимо… мне крайне необходимо попасть в Москву. И у меня нет ни малейших формальных поводов для получения визы. Впишите меня в подорожную.
– Да вы что, – сказал Лёка. Парализованная воля подергивалась в последних конвульсиях. – Да с какой стати?
– Не знаю, – честно ответил Обиванкин. – Давайте подумаем вместе. Родственник… друг… Поверьте, это действительно крайне важно.
– Почему?
Ну зачем, зачем я задаю вопросы? Позволяю втянуть себя в обсуждение, вместо того чтобы одним словом решительно прекратить издевательство над собой?
Обиванкин поколебался и беспомощно пробормотал:
– Вам и правда лучше не знать.
– Нет, господин Обиванкин, так не делается…
– На вас вся моя надежда! Это срочно и очень важно, от этого зависит, быть может, вся дальнейшая судьба нашей несчастной…
И тут кто-то дернул Лёку за полу пиджака.
Лёка рывком обернулся.
Перед ним стоял пацан лет пятнадцати и настороженно заглядывал ему в глаза.
Чем-то он показался Лёке знакомым… где-то Лёка его видел…
Пацан молчал – и Лёка тоже молчал растерянно, совсем уж не зная, как реагировать на обвал событий. Обиванкин кашлянул и пробормотал:
– Молодой человек, у нас важный разго…
– Здравствуй… – сказал пацан, не отводя от Лёки взгляда, и после паузы с усилием добавил: – Папа.
В Москву! В Москву!
Этот тощий, угловатый шпаненок, от которого разит пивом и куревом, с прыщами на лбу и неопрятным пухом на подбородке и под носом, – мой сын?
Лёка помнил его чистеньким, милым, пахнущим молоком; росточком – ему, Лёке, по пояс…
Ребенком помнил.
А теперь он был уже отнюдь не ребенок.
Четыре года прошло? Нет, почти пять…
Однако это несомненно был он. Если бы парень сам не назвал его папой, Лёка, наверное, вспомнил бы его, узнал бы через несколько мгновений. Просто все произошло слишком неожиданно. Невообразимо неожиданно. Бывает часто: встречаешь человека, с которым хорошо знаком, но привык видеть лишь в каком-то определенном месте, – и, неожиданно столкнувшись в другом, узнаешь только после того, как несколько мучительных мгновений лихорадочно роешься в каталогах памяти: ну ведь я же его определенно знаю! ну кто же он такой?
– Молодой человек, – скрежещуще произнес Обиванкин. – С папой вы успеете наговориться дома. У меня к вашему отцу…
– Послушайте, Обиванкин, – негромко и бесстрастно сказал Лёка. – Помолчите.
Как ни странно, старик повиновался.
Как ни странно, Лёка не испытал ни малейших угрызений совести от того, что его просьба, да еще и сформулированная столь жестко, оказалась беспрекословно выполненной. Собственно, он даже не заметил того.
– Как ты здесь оказался? – глупо спросил Лёка.
– Ну, типа… шел, шел – и оказался.
Действительно. Что с того, что это очень далеко от дома? Провожать мальчика в школу, переводя через две опасные улицы, наверное, уже не надо.
Пять лет прошло. Он стал на пять лет старше.
А мы с Машей – на пять лет старее.
– У меня вообще-то к тебе типа дело, па, – окончательно наглея от неловкости, сказал шпаненок. Нет, сын.
– Как ты меня нашел, Леня?
– А я не искал. Мы как бы с другом гуляем… – Сын обернулся. – Вон он стоит. Нат! Нат, рули ближе! – Он сделал приглашающий знак рукой. И когда второй мальчишка подошел, проговорил с непонятной интонацией: – Познакомься, это мой… папа. Это правда мой папа.
После первой растерянности, которая, взвихрившись, осела на удивление быстро, Лёка не чувствовал теперь ничего. Совсем ничего. Душу словно кто-то высосал; вставил в грудь пылесос и в два счета очистил пространство. Чисто и пусто. Аккуратный такой вакуум.
Лёка протянул другу сына руку.
– Рад познакомиться, – сказал он. – Алексей Анатольевич.
– Нат, – сказал Нат, вежливо пожав Лёкину ладонь.
– А по-русски?
– А по-русски – Натан, – сказал друг сына и чуть улыбнулся.
– Понятно, – понял его тонкий юмор Лёка и улыбнулся в ответ: – Замечательное русское имя. Рад познакомиться, Натан.
От Натана тоже пахло пивом и куревом.
Все было очень уж просто. Невозможно просто. Равнодушно просто…
А чего бы я хотел? Индийского фильма с рыданиями и объятиями?
Вот сам и начни, предложил он себе.
Нет, но… Мы же пять лет не виделись! И это мой сын!
– Послушай, Леня…
– Меня зовут Лэй, – сказал Лэй.
– Под китайца косишь? – спросил Лёка, в единый миг машинально перепархивая на тот, казалось бы, окончательно забытый язык, на котором они с приятелями трендели в молодости.
А с ним, оказывается, можно как с человеком разговаривать, подумал Лэй. От неожиданного открытия ему сделалось легче.
– Почему под китайца?
– Бог грома у китайцев назывался Лэй-гун. Стало быть, Лэй – по-китайски гром.
– Откуда ты знаешь? – искренне удивился Лэй.
– Из книжек помню, в детстве читал… Ты книжки читаешь?
Лэй только досадливо поморщился в ответ – и сказал:
– Тут без национальной принадлежности, типа. Так короче.
– Ну, раз короче… – Лёка глубоко вздохнул, собираясь с силами, и сказал: – Тогда привет, Лэй. Рад тебя видеть.