На буксире
Шрифт:
Здесь нет попыток оправдать ее поведение, тем более что для меня сам факт этого оправдания давно потерял всякую значимость; скорее, это попытка найти объяснения, что, по крайней мере, вызывает у меня интерес. К тому же оправдания здесь все равно не получится, потому что, я убежден, будь на месте моего отца кто-то другой, пусть трижды герой и «настоящий мужик» (до сих пор до конца не понимаю, что она вкладывала в это понятие, хотя употребляла его так часто), история бы в точности повторилась.
Воспитанная больше бабушкой и дедушкой (но все же преимущественно бабушкой ввиду дедушкиной слабохарактерности), чем собственными родителями, живущая в основном с ними, в их доме, могла ли она придумать для себя другую судьбу, кроме как ту, в которой сказочный принц придет и спасет ее? И, наверное, в какой-то мере каждая девочка мечтает о своем принце, но одно дело, если речь идет о воображаемой жизни с этим принцем, и совсем другое – если главным становится сам факт спасения, а все, что происходит после, остается без внимания. Что касается этой
Надо ли говорить, что при таком положении дел разорвать отношения с моим отцом она не могла по той простой причине, что это противоречило бы созданной ею жизненной модели. Уверен, она понимала, даже если и не признавалась в этом самой себе, что в случае разрыва с отцом для нормального существования (а свое существование она считала нормальным, то есть единственно возможным, как это ни странно) ей придется создать точно такую же никуда не годную семью, чтобы снова ощущать неволю, снова искать спасителей и так далее.
Глава 9
Папа мой терпел такую жизнь и прежде всего такое отношение к себе, я думаю, только по одной банальной и потому совершенно идиотской в его положении причине: он ее любил. Разумеется, это лишь моя догадка, но, пожалуй, только этой причиной можно объяснить поведение, нормальному и логически мыслящему человеку не свойственное. И хотя логичность и нормальность – характеристики в случае моего папы притянутые, думаю все же, что, не люби он ее, ничто другое не могло бы заставить его находиться в том положении, в котором он находился: ни ребенок, ни какое-то совместное имущество (которого почти и не было), ни тем более общие средства для совместного существования. Единственным, что их сближало больше, чем что-либо другое, конечно, был ребенок, то есть я. Но здесь (хотя сам на себе я этого не ощутил, потому что детей у меня нет) я склонен верить людям, говорящим, что ребенок никогда не был серьезной причиной, чтобы удержать мужчину в семье. Для женщины, может быть, это более весомый фактор, хотя нередки случаи, когда женщина вместе с ребенком покидает мужа, в котором по той или иной причине перестала нуждаться.
Мама моя, с одной стороны совершенно не заинтересованная в отношениях с отцом с точки зрения чувств, но с другой – действуя в полном соответствии с собственной внутренней логикой (скорее всего, даже не отдавая себе в этом отчета), стремилась сохранить семью, и единственным логичным объяснением этого стремления, которое она преподносила при случае и отцу, и себе, и мне, был как раз ребенок, то есть я. И это было одной из тех вещей, которые относились к категории «из-за тебя». Я настолько рано понял, что она терпит все это, и моего никудышного отца в том числе, только из-за меня, что, кажется, понимал это с самого рождения. Из-за меня были эти дурацкие ссоры, ее испорченная жизнь, да и вообще все, что могло быть плохого, кажется, так или иначе сводилось ко мне, то есть к самому моему существованию. Справедливости ради, однако, надо сказать, что временами на нее находило что-то прямо противоположное, и она называла меня не иначе как «мой самый любимый мужчина», что, конечно же, не могло меня не радовать. Сейчас, несмотря на то что называла она меня так, только будучи в хорошем расположении духа, я расцениваю эту фразу как адресованную отцу, а не мне: с намеком, что даже мальчик – больший мужчина, чем он. Может быть, это с моей стороны надумано, но как еще можно объяснить смысл этой дурацкой фразы, если она употребляется применительно к сыну? Какое отношение к ребенку вообще может иметь это выражение, тем более произносимое моей матерью, знавшей, пожалуй, как никто другой, что такое мужчина и что он должен давать женщине?
Папа же мой, я уверен (потому что к настоящему времени сам проверил на себе все прелести действия этого отвратительного чувства и, кажется, понимаю его особенности), любил ее. Кажется, он любил ее в прямом смысле до безумия, до всепоглощающей страсти, до всепрощения. Людям, не испытывавшим ничего подобного, понять такое вряд ли возможно, поскольку это не поддается никакой логике и потому непостижимо с точки зрения разума. Пребывающий в таком состоянии человек, как последний дурак, ищет малейший повод для оправдания ее (или его, если речь идет о женщине) даже в самых очевидных ситуациях, сам себе не желая признаться в происходящем, даже если все факты налицо, а оправдание абсурдно. Я не могу помнить все детали, а потому рассуждаю больше абстрактно, но, кажется, если бы он ее не любил именно так, то ситуация разрешилась бы давно и иначе: он бы или ушел, или стал к ней равнодушным. Но на деле происходило третье: сцены ревности, с ее стороны сопровождаемые то оправданиями («ты опять сходишь с ума, ничего между нами нет, мы просто друзья»), то провокациями («ну давай же, сделай уже что-нибудь»), то до безобразия интимными подробностями («а знаешь, да, полчаса назад он трахал меня в задницу своим огромным членом, можешь легко проверить»). Иногда она просила прощения, казалось, со всей искренностью и умением, присущим такого рода женщинам, и, я думаю, он ее прощал и наверняка сам себя за это ненавидел. И ее ненавидел. И любил.
Трудно осознать, что все это вообще было на самом деле.
Глава 10
Что касается работы, то я, как несложно было понять, находился в положении, слегка отдаленном от реальности, то есть был скорее наблюдателем, чем участником событий, а потому некоторые вещи, не только странные, но даже возмутительные для других, меня как будто обходили стороной: не потому, что не доставляли неприятностей, но потому, что мне не было до них дела. Но, возможно, это было и к лучшему с точки зрения того, что я мог в какой-то степени отрешенно наблюдать за всем со стороны, чтобы понять как можно больше подробностей происходящего идиотизма.
Я уже упоминал двух чудаков из нашего окружения, но, надо сказать, только ими все не ограничивалось, и если этих, как и некоторых подобных, можно было отнести к тихим и безобидным, то другие, и в особенности один, наш начальник, могли быть буйными и опасными.
Руководитель наш, личность весьма странная, скорее всего нашедшая себя и чувствовавшая себя комфортно в конце девяностых, когда, как говорят, «еще стреляли», теперь, кажется, судорожно пытался весь мир возвратить к тому состоянию, когда, по его мнению, было хорошо. Но мир почему-то мало заботился о его желаниях, двигался куда-то вперед, отдаляясь и отдаляясь, тем самым доставляя этому человеку, судя по всему, большие неудобства. Звали его Егор Алевтинович В. Уж не могу знать, как его папу угораздило получить такое имя, предназначенное, кажется, для женщин, но ощущение такое, что он наверняка имел по этому поводу комплексы, которые передались его сынку. Однако, может быть, дело было вовсе и не в этом, но в амбициях, которые в свое время не были до конца реализованы, а впоследствии шансов их реализовать становилось все меньше, и он это прекрасно понимал. Но, в отличие от людей более умных, вместо того чтобы пытаться перестроиться, он, как я уже сказал, пытался перестроить все вокруг себя. Вообще, такие личности, напоминающие героев-одиночек, этаких донкихотов, борющихся с ветряными мельницами, частенько встречаются и до сих пор, вызывая все большее недоумение у представителей молодого поколения, глядящих на них будто из-за непробиваемой стены (которой на самом на деле, конечно, нет), чем, собственно, раздражают тех, прежних, еще больше. Тем не менее в то время, когда мы работали там, держался Егорка, как мы его ласково меж собой называли, еще весьма крепко, и для этого были вполне определенные основания.
Наверное, имеет смысл сказать несколько слов о жизни этой удивительной, по нынешним меркам, личности. Некоторые считали, что его поведение, со стороны кажущееся не всегда адекватным, было связано с тем, что, занимая некогда высокий пост с великолепными карьерными перспективами, он не сумел в какой-то ситуации успешно договориться с важными людьми, в результате чего был похищен его сын и выставлены требования, на которые он был вынужден согласиться. Говорят, именно тогда его психика и подверглась деформации, но я все же думаю, что тот случай мог лишь усилить его не полностью проявлявшие себя до поры до времени отвратительные черты характера. Не очень верится в то, что одно происшествие, пускай и такое ужасающее, могло превратить нормального человека в то дерьмо, каким он стал позже. В итоге сына ему вернули в обмен на его отказ от предлагаемой высокой должности. Через какое-то время, как и следовало ожидать, он уволился со своего поста, занимал какие-то более мелкие, хотя и достаточно высокие в глазах многих, должности, пока не докатился до нашей конторы.
Эти и некоторые другие подробности его жизни мне рассказал, вернее нашептал, как-то Перевогин, подвинувшись ко мне настолько близко, насколько позволяло его чувство приличия, которое, в свою очередь, этим вопросом, видимо, вообще не задавалось: казалось, что Перевогин не шептал, а лизал мне ухо. Но сама суть истории была интересна настолько, что я готов был перетерпеть и эту его близость, и отвратительный запах изо рта.
Положение Егорки в нашей конторе, надо сказать довольно весомое, для него, очевидно, было унизительным ввиду непомерно развившегося ранее самомнения, дикой потребности власти при весьма скромных масштабах организации: здесь просто негде было развернуться, чтобы проявить себя всецело, показать себя со всех сторон, в полной мере, во всю свою силу. И хотя курировал он всего три небольших предприятия, принадлежащие нашей компании, но делал это с такой же энергией, как в прежние времена, когда имел дело как минимум с тридцатью. Чертов безумец, он орал так, что, кажется, хотел докричаться до самых дальних окраин страны. Видимо, он то и дело забывал, что нет уже у него власти на тех окраинах, не осознавал, что сейчас уже не орут, как раньше, и упорно не хотел видеть будущее, в котором для таких, как он, места оставалось все меньше.