На Быстрянке
Шрифт:
Коптилку зажгли и поставили на перевернутый солдатский котелок. Дед положил на стол круглое донце - кружок от березового комля - и на него по-хозяйски поставил полную горячей снеди сковороду. Особенно хорошо, совсем по-домашнему, пахло в землянке луком. Буханка хлеба лежала на конце длинного, неплотно сбитого дощатого стола на скрещенных ножках, по-домашнему уютно накрытого вместо скатерти рушником.
Аржанца Толя тоже знал мало. Комиссар одного из пяти отрядов их бригады, при панах - подпольщик, сидел в тюрьме. Покуда и все. К тому же Толя, который жизни своей вел счет больше на месяцы, чем на годы, а партизанскую службу считал пока на дни, чувствовал
– Антось Данилович, - обратился он к деду с простодушной улыбкой, - а про Антония Печерского вы нам, пожалуй, загнули. Насколько я знаком с божьим календарем - святой этот родился не сегодня. Сегодня как будто святого Сергея.
Он ткнул большим пальцем левой руки себя в грудь:
– Не мои ли это именины?
Хлопцы опять захохотали. Деда это, однако, не смутило.
– Оба мы с тобой, как я вижу, здорово знаем календарь. А может, сегодня какого-нибудь Максима или Толика. Так вот мы по этому случаю...
Старик порылся в изголовье своих нар и поставил на стол бутылку.
– Может, скажешь, что я и это украл из бригадного энзэ? Ты, грамотей, говори, да иной раз думай, что говоришь... Ну, будь, Сергей, здоров!
Выпили по очереди из одной посудины и стали закусывать.
Дядька Антось недаром прожил долгий век: он хорошо знал, как сближает людей хлеб да соль. Они отламывали толстые куски еще не очень черствого хлеба, макали их в горячее душистое сало, ели не спеша, с толком, как умеют есть только те, кто хорошо знает цену и дорого доставшемуся хлебу, и тяжелому труду.
Говорили опять о том, о чем говорила вся страна, весь мир, - о великой радости долгожданной победы, что не так давно на века слилась со словом "Сталинград".
– Теперь он, фашистская стерва, покатится, - видно, не в первый раз, но все с тем же удовольствием говорил Аржанец. - Кубарем покатится назад. Теперь и нам, между прочим, веселей. Долби под рельсом и долби, подставляй ему ножку, чтоб спотыкался. Сегодня заряд, а завтра - два.
– А толу-то где наберешься?
– Подкинут, дядька Антось. Толу хватит, охоты тоже. Верно, Климёнок?
Он даже подмигнул.
– Верно, товарищ комиссар.
Толя сказал это, казалось, как положено - по-взрослому, по-солдатски, и смотрел на начальство, кажется, уже совсем смело. Словно на добродушного дядьку постарше.
Говорили и о делах совсем обыденных: дед вспоминал о давней поре, когда он был плотогоном, Максим ловко наводил его на уже известные ему веселые случаи, и все смеялись. И тепло было от этой простой и вместе с тем нежданной для Толи радости.
Когда же Максим, не спросив у отца, не холодно ли ему в одной рубахе, принес с нар кожух и накинул старику на плечи, Толя не выдержал... Все это было так понятно: тепло там, где натоплено, хорошо там, где собрались добрые люди, а все-таки мальчик не мог удержаться, заплакал. Если ж в этом была виновата и чарка, так дай нам боже пить ее почаще...
...Студент с необыкновенной живостью видел сейчас эти мальчишечьи слезы: он даже глаза зажмурил и тряхнул головой, чтобы вернуться к действительности. Все еще стоя в лодке, он огляделся вокруг.
Слева, почти до самого леса на горизонте, расстилались луга. На покосе уже не колко - бескрайнюю равнину, на радость глазу и босым
Первые деревенские жители, встретившиеся ему здесь, на реке, были утки - с сытым гомоном и плеском они жировали и купались; их пестрая стая покрыла весь широкий плес. Часть из них, не подпустив лодку слишком близко, взлетела и, легко, с посвистом разрезая воздух крыльями, понеслась над лугом.
"Дикие", - подумал Толя. Не удивился: видел это и дома.
Жаркое, спокойное приволье.
И правда - "пусто летом в наших селах", - вспомнилась строчка из школьного стишка. Сельмаг весь день на замке, потому что продавщица тоже ходит за жнейкой. Сквозь открытое окно колхозной конторы далеко разносится деловитое пощелкивание счетов и - время от времени - то девичий смех, то тихая песня: урывками, ведь за работой! На теплом песке единственной улицы следы грузовиков, телег и босых ножек, там и сям припорошенные то сеном, то первым оброненным колосом. Как славно сейчас опустить в самую глубь колодца клюв старого журавля, вытащить из темной, страшноватой бездны тяжелую деревянную бадью, расплескивая на босые ноги студеную воду, припасть пересохшими губами к мокрой сосновой клепке! А разве хуже забраться в густую листву вишни, отыскивая особенно сладкие - последние, проклеванные скворцами и подсохшие, - ягоды? А бабушка или мама ищет тебя, кличет с порога, словно ты ей невесть как нужен, и именно сейчас...
Толя опять улыбнулся. Будто нарочно, как воплотившаяся мысль, на огороде между грядок стоит старушка и, глядя из-под руки сюда на реку, зовет:
– То-лик! То-о-лик! А-у!..
А Толик - еще один незнакомый тезка студента - и в самом деле пропал: не идет... Да вот он где, черноногий, неугомонный неслух! Толя увидел его раньше, чем бабушка: мальчик лежит на траве, глядя в небо, загорелый, в выцветших от солнца трусах, без шапки. Он встал и недовольно кричит:
– Ну, чего вам? Иду-у!
"Иди, иди, голыш, не огрызайся", - с теплой и чуть грустной усмешкой мысленно сказал студент. Порадовался за мальчика и даже позавидовал, что есть у него кого слушаться, есть кому и надерзить сдуру... "А о чем ты думал, тезка, глядя в небо? Верно, следил за полетом аистов?"
Толя перестал править, шест потащился по воде, чайка пошла медленнее, а он вскинул голову и загляделся.
"Ну конечно же, вот они!" - улыбнулся Толя, совсем по-детски довольный. Под высокими белыми облачками кружились аисты. Это на них смотрел разморенный зноем, погруженный в мечты мальчуган.
Чайка тем временем решила отдохнуть - сошла на повороте со стрежня и осторожненько, тихо, даже, кажется, с хитрецой ткнулась носом в колышущуюся гущу камыша.
Это напомнило Толе, что надо продолжать путь. Он сел на корме, оттолкнулся от берега на быстрину и начал работать шестом. Один на воде, между двух живых стен тростника, подымавшегося по обе стороны извилистой реки, - студент опять задумался.
...Назавтра после дедовой чарки хлопцы ехали "в район" вдвоем: Толя возвращался к своим, в ту деревню, где сегодня дневала разведка, а Максиму, как он сказал, понадобилось что-то для газеты. Или даже, кажется, он и не говорил ничего, а просто подъехал утром к землянке разведчиков и, не сходя с коня, как тот казак в песне, постучал сложенной плеткой в широкое и низкое, будто в хлеву, оконце.