На что похожа любовь?
Шрифт:
– Стоп, стоп, – сказала я. – Регина – твоя тётя?!
– Почему – тётя? Племянница! Я же тебе говорил!
– Нет, – медленно сказала я, – ты мне этого не говорил. И она не говорила. Значит, ей было плохо?
– Ужасно, – вздохнул он, – а главное, я хотел тебе позвонить, пока мы ждали «Скорую», но… ты будешь смеяться…
– Поверь, не буду.
– У меня опять потерялся телефон. Потом нашёлся. Под кроватью.
– Сочувствую, – сказала я, – ну что ж… передавай Регине мои пожелания выздоровления. Я пойду. Мама замёрзла.
– Вер, – окликнул он меня, – я позвоню?
– Не надо, – покачала я головой.
– Почему?!
– Потому что теперь я знаю, что ты обо мне думаешь, Даня… И я не хочу тебя больше видеть. Пока!
– Вера, Вер, ну подожди! – он схватил меня за рукав пальто.
Но тут у него зазвонил мобильный, а я выдернула руку, подбежала к маме и потащила её к метро.
– Поругались? – сочувственно сказала мама.
– Нет.
– Фух, слава богу.
– Расстались.
– Вера! Ну зачем?! Ты же прекрасно справилась с выступлением!
– Мам, давай-ка побыстрее. Нам надо ещё зайти за кефиром. Бабушка просила. И, кажется, у неё кончились ванильные сухарики.
Глава 21
Тоска
Меня бросало то в жар, то в холод. Постоянно менялось настроение. Утро было временем решительных мыслей и действий.
Я вставала, занималась йогой, выпивала чашку зелёного чая для бодрости и крепости духа, вставала перед зеркалом, протирала тёмные круги под глазами кубиками льда с петрушкой и двадцать раз повторяла, глядя сама себе в глаза: «Не вспоминать, не вспоминать, не вспоминать!» Именно утром я удалила аккаунт «Вконтакте», а в почте занесла Данин адрес в «чёрный список». Именно утром я проверяла холодильник, срок бабушкиных лекарств, наличие у мамы бумаги для принтера, писала списки, чтобы вечером зайти в магазин.
Потом я шла в школу и довольно удачно блокировала все болевые удары, которые мне наносили любые мальчишки, даже карапузы, но с именем Даня, любые шоколадки той фирмы, что он подарил мне при встрече, любые целующиеся парочки.
А затем я приходила из школы, уставшая, и ложилась на диван. Наступил ноябрь, стало рано темнеть, и вместе с темнотой ко мне заявлялась старая знакомая – тоска. Она уже не наваливается, как серый зверь. Она вгрызается в моё сердце, погружает в него свои когти, осторожно нащупывает то зёрнышко, что колотится «тук-тук-тук», и нежно, прислушиваясь, сжимает его.
Я ничего не писала во флипбуке. Только рисовала – крошечное сердце в когтях хищной птицы.
Вместе с тоской приходили воспоминания, которые уже не сдерживал мой бодрый разум: вот он берёт меня за руку под пледом, вот я прижалась к нему в маршрутке из Ромашкова.
Казалось бы – встань, взбодрись, посмотри с бабушкой телевизор, выпей чашку кофе.
Но из телевизора неслись стоны о несчастной любви, которые отзывались во мне новыми приступами болезненного эха, а кофе… Я всё-таки не любила кофе.
Странное дело. Сейчас, когда я всеми силами пыталась переболеть любовью к Даньке, избавиться от этого чувства-наваждения, он больше не казался мне симпатичным. Я представляла себе его оттопыренные уши или маленький острый птичий нос и думала – какое уродство! Как я могла быть такой дурындой, чтобы полюбить такое страшилище?!
А его детская улыбка? Неужели она казалась мне трогательной? Нет, нет и нет! Если у тебя детская улыбка, это значит, ты глуп, как ребёнок!
Я растравляла себя снова и снова, словно погружая палец в воспалённую рану и причиняя всё новую и новую боль. Особенно много боли приносили предрассветные часы, и бабушка молча заходила ко мне в комнату, брала подушку, влажную от слёз, и клала её на батарею.
Они обе пытались мне помочь, и мама, и бабушка. Мама приносила какие-то новые книги, требовала моего совета по сюжету каких-то сказок, хотя в её глазах было только одно: «Отвлекись от своих мыслей, не думай!» Впрочем, я была за неё рада, после фестиваля она стала писать неплохие сказки, серьёзные, но с шуточками. Иногда ей действительно удавалось отвлечь меня от грустных мыслей. Ненадолго.
Бабушка просто была рядом.
Как-то раз я не стала сдерживаться и поплакала, уткнувшись к ней в колени. Она погладила меня по спине и попросила: «Поговори со мной».
Я поговорила. Попросила её не сердиться, что не стану сейчас ездить в Ромашково. Сделаю небольшой перерыв. Правда, я не знала, когда он закончится, но бабушке об этом я сказать не решалась.
Она закивала так быстро, что я поняла – она связывает моё нежелание туда ездить с Данькой.
Это было не так. Точнее, не совсем так. Я не могла туда поехать из-за Даньки, но не из-за того, что мы были там вместе, что пили чай с корицей на остановке, смешили бабушек, обнимались в маршрутке, нет.
А из-за того, что он мне сказал тогда… Что я езжу туда из-под палки.
Однажды, когда тоска особенно сильно сжала в когтях моё сердце, я признала: да. Из-под палки.
Мне стало легче. Ненамного, конечно. Чего хорошего, что мне не хотелось ехать навещать бабушек? Но, по крайней мере, это была правда.