На чужом пороге
Шрифт:
— Крысы бегут с корабля! Подлые предатели... Из-за них мы и проиграли войну!
— Вы не правы, Эрни, — как можно мягче сказал Краммлих. — Люди не хотят рисковать — и только. Их можно понять.
— Еще бы! Ведь первый среди них — ваш предусмотрительный папочка! Они готовы променять все: деньги, родину, честь...
— Опомнитесь, Эрни!
— Мне менять нечего. У меня есть только это, — Дитц дернул себя за ворот мундира («Хорошо, что поблизости никого нет, — подумал Краммлих, — надо бы ему проспаться»), — и родина. Но мне никто не предложит это обменять. А если бы предложили...
Выражение его лица было красноречивей всяких слов.
Томас Краммлих со своей палкой с трудом поспевал за ним. Заметив это, Дитц пошел медленней. Хмель уже выветривался из его головы, и возвращалась обычная сдержанность.
— Извините, — сказал он, — я совсем забыл о вашей ноге. Так и не подлечились. Вам это не помешает работать?
— Нисколько.
— Рад слышать. Мне бы хотелось, чтобы вы сразу же подключились к одному делу. Им занимаюсь я сам, но ваша помощь была бы очень кстати.
Он помолчал, но не потому, что ждал расспросов от Краммлиха. Он знал того достаточно давно, чтобы быть уверенным, что теперь обер-лейтенант заговорит лишь тогда, когда его об этом попросят. Он помолчал, чтобы еще раз взвесить ситуацию.
— Эта русская разведчица. Захватили сегодня ночью, едва успела приземлиться. Она из стратегической разведки, что ей здесь делать — ума не приложу. Один раз я уже допросил ее. Молчит. И дальше будет молчать, вы же знаете эту категорию.
Краммлих кивнул.
— Я думаю об этом все утро, — продолжал Дитц. — Вот вы свежая голова, Томас. А ну, сразу, не задумываясь, скажите: будь вы из стратегической разведки, что бы вы здесь искали?
— А вы уверены, что она из стратегической?
— По крайней мере, о времени ее вылета и месте высадки штаб абвера знал еще до того, как она села в самолет.
— Хорошо сработано.
— Еще бы! Но ее задания даже этим ловкачам не удалось узнать.
— Послушайте, — даже остановился Краммлих от внезапной мысли. — Эрни, какого черта вы ее сразу схватили? Дали бы ей погулять денек-два — и все само по себе стало бы ясно.
— Спасибо, что вы меня научили, сам я бы до этого не додумался, — огрызнулся Дитц. — Но когда пришла шифровка из Берлина, первым получил ее в руки этот идиот Кнак. Он дежурил, надо же, чтобы; так не повезло! Кнак решил, что второго такого шанса у него не будет, и схватил девчонку, едва она приземлилась. Когда в Берлине узнали об этом... В общем, если мы не заставим ее заговорить, нам не сносить голов.
— И вы хотите, шеф, чтоб и я был замешан в эту историю? — рассмеялся Краммлих.
— Я рад, что вы к этому отнеслись так легко, — серьезно сказал Дитц. — Девчонка — хороший шанс для нас обоих. Помяните мое слово, если она заговорит в наших руках — о нас заговорят в Берлине.
«Я бы предпочел, чтобы обо мне там вспоминали пореже», — подумал Краммлих, но почему-то не поделился этим соображением с гауптманом.
Перед полетом она готовилась ко всему. К самому худшему тоже. Встреча со смертью не испугала бы ее — это был один из вариантов, который обязательно учитывался. Его нельзя было не учитывать — во имя успеха дела.
Но когда на той злосчастной поляне она уселась на только что собранный парашют, чтобы перевести дыхание и осмотреться, и увидала за деревьями вдоль всей кромки леса неподвижные фигуры, в первый момент она растерялась от неожиданности. Офицер-эсэсовец в плаще с откинутым капюшоном шел к ней через всю поляну, с дальнего ее конца, заложив за спину руки. Шел долго-долго, остановился в двух шагах, протянул к ней правую руку.
— Оружие.
У нее не было оружия. У нее не было ничего, что могло бы ее выдать. Только парашют. Если б она успела его спрятать и выбраться на дорогу, против нее не было бы ни одной улики.
«Предали», — подумала она, хотя и не представляла, как это могло случиться.
— У меня нет оружия, — сказала она.
С парашюта не встала — не было сил. Только когда по знаку офицера подошли еще трое эсэсовцев с автоматами и один из них нагнулся и взялся за лямки парашюта, она поднялась. Самообладание вернулось к ней. Собственно говоря, в силу вступил один из продуманных вариантов, худший из всех возможных вариантов, но поскольку изменить что-либо было не в ее власти, она постаралась отключиться от происходящего вокруг и по возможности ни о чем не думать: нервы ей могли еще пригодиться.
Она слышала, как офицер распорядился, чтобы прочесали лес: возможно, он надеялся найти рацию или сообщников. Потом ее посадили в бронетранспортер, в который набилось с десяток сонных автоматчиков, верх бронетранспортера застегнули брезентом и поехали. Ей показалось, что ехали долго. Когда прибыли на место, было еще темно. Ее вывели на странный двор, он был вымощен плитами какого-то губчатого камня, а дальше шел сад. Все здесь казалось маленьким, может быть, потому, что придавливал своими размерами замыкавший двор глухой брандмауэр. Она догадалась, что это уже город.
На первый допрос ее повели сразу же, тщательно обыскав перед этим. Допрашивал пожилой гауптман. У него было крупное костистое лицо, уже несколько отечное, светлый бобрик прически поблескивал сединой. Гауптман устало потирал веки и старался держаться просто, по-домашнему.
— Ах, милая девушка, если б вы знали, как вам повезло, что вы попали в руки СС, а не гестапо. Мы солдаты. Мы уважаем собратьев по оружию и свято чтим Женевскую конвенцию. Правда, вы попали в плен не в форме, но ведь это — будем уж до конца откровенны — всего лишь формальность. Вы можете быть уверены, что имеете дело с джентльменами.