На дальних мирах (сборник)
Шрифт:
Кеннет продолжает нападать на бедного кардинала Карциофо. Беверли время от времени аплодирует его резким выпадам. Мисс Харшоу несколько раз заявляет о своем нежелании оставаться в лоне церкви, которую возглавит машина. Мне этот спор неприятен, и я поворачиваю свое кресло так, чтобы лучше видеть Ватикан.
В эту минуту кардиналы заседают в Сикстинской капелле. Как бы я хотел оказаться сейчас там! Какие чудесные таинства совершаются в полумраке этого великолепного зала! Каждый из князей церкви сидит на маленьком троне под лиловым балдахином. На столах перед ними мерцают толстые восковые свечи. Через огромный зал церемониймейстеры торжественно несут серебряные
— Дня два назад я прочла в «Геральд трибюн»,— говорит мисс Харшоу,— что в аэропорту Де-Мойна ожидают новостей о выборах двести пятьдесят молодых роботов-католиков из Айовы. У них наготове заказанный самолет. Если их кандидат побеждает, они собираются просить у его святейшества первую публичную аудиенцию.
— Без сомнения,— соглашается епископ Фитцпатрик,— эти выборы приведут в лоно церкви великое множество людей синтетического происхождения.
— И отвратят множество людей из плоти и крови! — пронзительно восклицает мисс Харшоу.
— Я в этом не уверен,— говорит епископ Фитцпатрик.— Безусловно, кое-кто из нас поначалу будет испытывать некоторую растерянность, боль потери. Но это пройдет. Присущие новому Папе добродетели, о чем свидетельствовал и раввин Мюллер, возьмут свое. Я верю также, что повсеместно резко возрастет интерес к церкви у технически ориентированной молодежи. Весь мир получит мощный религиозный импульс.
— И вы можете себе представить, как двести пятьдесят роботов с лязганьем вваливаются в собор Святого Петра? — стоит на своем мисс Харшоу.
Я разглядываю далекий Ватикан. Утреннее солнце сияет и слепит, но собравшиеся кардиналы, толстыми стенами отгороженные от мира, не могут насладиться его веселым блеском. Сейчас они все уже проголосовали. Вот поднимаются трое из них, избранные сегодня утром для подсчета голосов. Один поднимает потир и встряхивает, перемешивая бюллетени, потом ставит его на стол перед алтарем. Второй достает бюллетени и пересчитывает, подтверждая, что число их соответствует числу присутствующих кардиналов. Теперь бюллетени перекладывают на дароносицу, используемую во время мессы для освященного хлеба. Первый кардинал достает бюллетень, разворачивает и читает, потом передает второму, который тоже читает, и наконец бюллетень попадает в руки к третьему, который зачитывает имя вслух. Асквига? Карциофо? Кто-то еще? Он?!
Раввин Мюллер разглагольствует об ангелах:
— ...Есть еще ангелы престола. Их семьдесят, и все они отличаются главным образом своей стойкостью. Например, Орифиель, Офаниель, Забкиель, Иофиель, Амбриель, Тихагар, Бараель, Келамия, Пасхар, Боель и Раум. Правда, не все они сейчас на небесах: некоторые причислены к падшим ангелам и находятся в аду...
— За стойкость, видимо,— замечает Кеннет.
Наверняка они уже закончили подсчет бюллетеней. Огромная толпа собралась на площади Святого Петра. Солнце
Вся эта процедура созвучна моей душе. Она мне импонирует. Подобное удовлетворение я получаю от всякого совершенного творения искусства — будь то аккорды из «Тристана» или зубы лягушки в «Искушении святого Антония» Босха. С трепетом я жду исхода. Я уверен в результате и уже чувствую, как неодолимое чувство восторга просыпается во мне. Но одновременно я еще испытываю и какое-то ностальгическое чувство по тем временам, когда Папа был из плоти и крови. В завтрашних газетах не будет интервью с престарелой матерью его святейшества, живущей на Сицилии, или с его тщеславным младшим братом из Сан-Франциско. И повторится ли когда-нибудь еще эта великолепная церемония избрания? Понадобится ли когда-нибудь другой Папа? Ведь того, которого мы скоро получим, в случае чего легко будет отремонтировать.
О! Белый дым! Настал момент откровения!
На балконе, что на фасаде собора Святого Петра, появляется какой-то человек. Он расстилает золототканую дорожку и исчезает. Она ослепительно сияет, напоминая мне лунную дорожку, застывшую в холодном поцелуе с морем в Кастелламаре. Или полуденное сияние, отражающееся в карибских водах у берегов Земли Святого Иоанна. На балконе появляется второй человек в одеждах из алой ткани и горностая.
— Кардинал-архидиакон,— шепчет епископ Фитцпатрик.
Кто-то падает в обморок. Рядом со мной стоит Луиджи и слушает репортаж о происходящем по крохотному радиоприемнику.
— Все было подстроено заранее,— говорит Кеннет.
Раввин Мюллер шикает на него. Мисс Харшоу начинает всхлипывать. Беверли, непрерывно крестясь, тихо клянется в верности церкви. Великолепное мгновение. Думаю, это поистине самое впечатляющее и соответствующее времени событие, которое мне довелось пережить.
Усиленный динамиками голос кардинала-архидиакона провозглашает:
— Я объявляю вам великую радость. У нас есть Папа!
По мере того как кардинал-архидиакон сообщает миру, что вновь избранный Папа является именно тем кардиналом, той благородной и выдающейся личностью, чьего восхождения на святейший престол мы ждали так долго и с таким напряжением, на площади поднимается и растет ликование.
— Он,— продолжает кардинал-архидиакон,— принял имя...
Конец фразы заглушает восторженный гул толпы, и я поворачиваюсь к Луиджи.
— Кто? Какое имя?
— Систо Сеттимо,— отвечает Луиджи.
Да, вот он, Папа Шестьдесят Седьмой, как мы должны его теперь называть. На балконе появляется небольшая фигурка в золотом одеянии и протягивает руки к собравшимся. Да! Солнце блестит на щеках Папы, на его высоком лбу — и это блеск полированной стали! Луиджи уже на коленях. Я опускаюсь рядом с ним. Мисс Харшоу, Беверли, Кеннет, даже раввин — все становятся на колени, ибо несомненно произошло чудесное событие. Папа подходит к перилам. Сейчас он произнесет традиционное апостольское благословение городу и миру.