На дороге
Шрифт:
Говорил он мне это, ничего не объясняя, а лишь многозначительно кивая головой. Часов через десять, прервав чей-то чужой разговор, Эд произнес:
— Да, именно мой призрак шел по тротуару.
Неожиданно Дин наклонился ко мне и серьезно сказал:
— Сал, я хочу тебя кое о чем попросить… Об очень важном для меня… интересно, как ты это воспримешь… мы ведь дружки, верно?
— Конечно, Дин.
Он едва не зарделся от смущения. В конце концов он выдал следующее: он хочет, чтобы я занялся Мерилу. Я не спросил зачем, ведь я знал, что он хочет посмотреть, какова будет Мерилу с другим мужчиной. Когда он выдвинул эту идею, мы сидели в баре «Ритци», а до этого битый час бродили по Таймс-сквер, разыскивая Хассела. В баре «Ритци» собираются бандиты с прилегающих к Таймс-сквер улиц. Каждый год этот бар меняет название. Войдя
Вернувшись в нашу берлогу, мы застали Мерилу в постели. Данкел выгуливал по Нью-Йорку своего призрака. Дин рассказал о нашем уговоре Мерилу. Она пришла в восторг. В себе я так уверен не был. Мне еще предстояло доказать, на что я способен. Кровать эта некогда служила смертным ложем для довольно крупного мужчины и посередине была продавлена. В этом углублении лежала между мной и Дином Мерилу, а мы с ним, не зная, что и сказать, пытались удержаться на загнутых кверху краях матраса. Я произнес:
— А, черт, не могу я этого сделать.
— Давай, старина, ты же обещал, — сказал Дин.
— А как Мерилу? — спросил я. — Ну, Мерилу, ты-то что думаешь?
— Давай действуй, — ответила она.
Она принялась меня ласкать, а я пытался позабыть о присутствии старины Дина. Всякий раз, когда я осознавал, что там, во тьме, он прислушивается к каждому звуку, меня разбирал смех. Это было ужасно.
— Боюсь, ничего не получится. Может, ты на минутку выйдешь на кухню?
Дин вышел. Мерилу была просто очаровательна, но я шептал:
— Давай подождем, давай станем любовниками в Сан-Франциско. Моя душа еще не готова.
Я был прав, и она это понимала. Мы были тремя детьми земли, которые пытались принять какое-то решение в ночи и перед которыми во тьме поднимался на воздушном шаре весь груз прошедших веков. В квартире стояла странная тишина. Я вышел, похлопал Дина по плечу и велел ему идти к Мерилу, а сам завалился на кушетку. Мне было слышно, как Дин что-то блаженно лопочет и как кровать под ним бешено ходит ходуном. Только отсидев пять лет в тюрьме, можно дойти до таких маниакальных степеней беззащитности; преклонять колена у дверей, преграждающих путь к источнику нежности, сходить с ума от всецелого плотского проникновения к самым корням жизненного блаженства; вслепую отыскивать обратный путь — путь собственного прихода в этот мир. Все это — результат многолетнего разглядывания сексуальных картинок за решеткой; разглядывания женских ножек и грудей в популярных журналах; осознания прочности стальных коридоров и податливости женщины, которой нет. Тюрьма — это место, где вы убеждаете самого себя в том, что имеете право на жизнь. Дин никогда не видел лица своей матери. Каждая новая девушка, каждая новая жена, каждый новый ребенок вносили свою лепту в его плачевное обнищание. Где его отец? Где старый бродяга Дин Мориарти, Жестянщик, путешествующий в товарных вагонах, подрабатывающий судомойкой в железнодорожных столовых и ковыляющий дальше, хмельными ночами валяющийся в темных закоулках, угасающий на угольных кучах, один за другим теряющий свои пожелтевшие зубы под заборами Запада? У Дина были все права умирать сладостными смертями неповторимой любви своей Мерилу. Я не хотел вмешиваться, я хотел лишь последовать за ним.
Карло вернулся на рассвете и облачился в свой купальный
— Ох-хо! — простонал он.
Его бесил беспорядок на полу, бесили раскиданные повсюду брюки и платья, окурки, грязные тарелки и раскрытые книги — так проводили мы свой грандиозный форум. Мир каждый день стонал от желания перевернуться, а мы занимались своими потрясающими исследованиями ночи. Мерилу была вся в синяках после того, как по неведомой мне причине подралась с Дином; у него, в свою очередь, было расцарапано лицо. Пришла пора ехать.
Мы направились ко мне — целая шайка из десяти человек — забрать мой мешок и позвонить в Новый Орлеан Старому Буйволу Ли, позвонить из бара, где мы давным-давно впервые разговорились с Дином, когда он возник у меня в дверях, чтобы научиться писать. Почти через две тысячи миль до нас донесся хнычущий голос Буйвола:
— Послушайте, ребята, что, по-вашему, я должен делать с этой Галатеей Данкел? Она здесь уже две недели — прячется у себя в комнате и ни со мной, ни с Джейн не разговаривает. Этот тип, Эд Данкел, с вами? Ради всего святого, везите его сюда и избавьте меня от нее. Она спит в нашей лучшей спальне, а деньжата у нее кончились. У нас же не гостиница!
Эд пытался успокоить Буйвола нечленораздельными восклицаниями. Кроме него, у телефона были Дин, Мерилу, Карло, я, Иэн Макартур, его жена, Том Сэйбрук, бог знает кто еще, все вопили в трубку, чтобы мог услышать очумевший Буйвол, и пили пиво, а Буйвол больше всего на свете ненавидел неразбериху.
— Ладно, — сказал он, — может, когда приедете, вы уже научитесь говорить человеческим голосом, если, конечно, вы вообще сюда доберетесь.
Я попрощался с тетушкой, пообещав вернуться через две недели, и снова взял курс на Калифорнию.
6
Начало нашего путешествия было ознаменовано моросящим дождем и таинственностью. Я понимал, что впереди одна большая сага туманов.
— Эге-гей! — крикнул Дин. — Поехали!
И, ссутулившись за рулем, он резко стартовал. Вновь он был в своей стихии, все это видели. Мы были просто счастливы, мы все осознали, что, оставив позади бессмыслицу и неразбериху, выполняем свою единственную и благороднейшую для того времени миссию — передвигаемся. И мы передвигались! Где-то в Нью-Джерси мы пронеслись в ночи мимо таинственных белых указателей, они гласили: «ЮГ» (со стрелкой) и «ЗАПАД» (со стрелкой), и повернули туда, куда указывала стрелка «ЮГ». Новый Орлеан! Мы сгорали от нетерпения. Из грязных снегов «морозного педерастического Нью-Йорка», как называл его Дин, — прямиком в окутанный зеленью и речными запахами старый Новый Орлеан, что стоит на отмытом дочиста дне Америки; а потом — на запад. Эд расположился на заднем сиденье, мы с Мерилу и Дином сидели на переднем и вели задушевную беседу о том, как хорошо и радостно жить. Дин неожиданно проявил неподдельную чуткость.
— А ну-ка, черт подери, послушайте, все мы должны сойтись на том, что все прекрасно и нет нужды волноваться ни о чем на свете, мы просто обязаны понять, что на самом-то деле мы ни о чем и не беспокоились. Разве я не прав? — (Мы согласились). — Вот мы едем, все вместе… Чем мы занимались в Нью-Йорке? Простить и забыть! — (У каждого из нас остались там свои неурядицы). — Все это уже позади, даже если мерить просто на мили. Сейчас мы стремимся в Новый Орлеан лицезреть Старого Буйвола Ли, а разве это не здорово? Вы только послушайте, что этот бесподобный тенор выдувает из своего саксофона! — Он включил приемник на полную громкость, и машина затряслась. — Слушайте, как он рассказывает свою историю об истинном наслаждении, об истинном знании.
Мы вслушались и вновь согласились с Дином. Чистота дороги. Белая линия посередине шоссе раскручивалась, цепко держась левого переднего колеса, словно хотела разделить с нами наше упоение джазом. Дин вытянул свою мускулистую шею и, вглядываясь в зимнюю ночь, выжимал из машины все, на что она была способна. Он потребовал, чтобы в Балтиморе, дабы набраться опыта в езде по городу, за руль сел я. Все прошло нормально, разве что они с Мерилу, пока я вел машину, целовались и валяли дурака. Все просто помешались. Радио ревело на полную мощь. Дин отстукивал партию барабанов на щитке, пока там не появилась огромная вмятина. Я занимался тем же. Бедный «хадсон» — неспешный корабль в Китай — получал свою взбучку.